Все люди — враги

После посещения старого Скропа Антони всегда чувствовал себя счастливым и как бы вдохновленным. Правда, Скроп был представителем давно минувшего поколения и единственным из знакомой Антони местной аристократии, кто не внушал ему желания избегать этих знакомств. Но ведь нужен только один вождь, а может ли быть вождь лучше этого сильного донкихота с басистым смехом? Если бы у Антони спросили, на кого он хотел бы походить, когда состарится, он, конечно, ответил бы: «На Хенри Скропа». Но даже при всем своем юношеском преклонении перед героями — это страсть, не допускающая особых возражений, — он иногда прислушивался к язвительной критике своего приятеля — другом он по совести не мог бы его назвать — Стивена Крэнга. И эта критика проникала тем глубже, что Антони не мог не признать правоты и справедливости некоторых замечаний Крэнга; и даже признавался сам себе в том, что если Хенри Скроп как бы представляет идеальное прошлое, в котором ошибки и грехи скрыты под облагораживающей патиной[33] времени, то Крэнг, быть может, олицетворяет голос страшно близкого будущего.

Отец Стивена Крэнга был мелким фермером из Девоншира, а мать происходила из Уэллса. Земля была неплодородная, условия жизни становились все более тяжелыми, и фермер был вынужден продать свой участок, чтобы расплатиться с долгами, и переселился в мрачный промышленный город Хэддерсфилд. Стивен, третий сын и пятый ребенок в семье, пробился в жизни исключительно благодаря своим способностям, добился стипендий, но вместо университетской карьеры, о которой он мечтал, вынужден был примириться с жизнью учителя начальной школы. У него были жена и ребенок, и хоть он и любил свою семью, но считал ее главным звеном цепи, приковавшей его к нищете и прозябанию. Эта раздвоенность, эта дисгармония проходили через все его существо, может быть, из-за смешанной наследственности, а также из-за разочарований и тягостей жизни. Годы, проведенные им в Хаддерсфилде, — когда он иной раз голодал, вечно в заплатанной одежде, переходившей к нему от старших братьев, вечно в нищете, шуме и грязи, — прожгли его впечатлительную душу словно адским огнем. Он не мог ни забыть, ни простить. И вместе с тем, к бесконечному удивлению Тони, Стивен ненавидел и деревню. Он насмехался над страстной любовью Тони к лесам, дюнам и одиночеству, наполненному чудесными присутствиями. Для Стивена деревня означала длительную борьбу с упрямой землей, пронизывающими ледяными ветрами, проливными дождями, невыносимой жарой, ящуром у овец, сгнившей пшеницей, болезнями злаков и всеми муками задолженности и разорения, которые гложут сердце и душу несчастного фермера.

— Для вас деревня — просто место для игр и забав, как и для большинства из буржуазии, — говорил Тони Крэнг. — Если бы вам пришлось существовать при помощи земли, вы бы поняли, как это горько и мучительно. У вашего отца около двадцати акров, которые он превратил в место для развлечений и, — с бесконечным презрением, — в

птичий заповедник, где разводят воздушных паразитов, обкрадывающих землю других. Если бы у него было двести акров, как вы думаете, мог бы он прожить на доход с них?

— Я этого не думаю, — ответил Антони с некоторым неудовольствием. — Он ведь не фермер. Но я не замечал, чтобы для арендаторов мистера Скропа земля была горькой и мучительной.

— Уж этот старый набоб! У него три тысячи акров, но они тоже лишь место для прогулок. Он взимает низкую арендную плату и вечно вводит улучшения — согласен. Но делает это не за счет доходов, получаемых с земли. Он так поступает, потому что имеет деньги, и каково бы ни было происхождение этих денег, они создаются для него, непосредственно или косвенно, рабочим классом. Он субсидирует свое поместье, и это — его конек!

К сожалению, Тони должен был признать, что в этом есть, по крайней мере, доля правды. Он тихонько вздохнул. Они сидели в маленькой комнате Крэнга, все стены которой были заставлены книгами на грубых дощатых полках; книги были нагромождены и на столе, и на стульях, и на полу. Тони окинул взглядом некоторые заглавия и фамилии авторов: Ницше «Промышленная революция», «Теория денег», Ибсен, «Капитал» Карла Маркса, «Насилие» Сореля, «На пути к демократии», Макс Штирнер[34], Дуркхейм, Брандее, Жорес, Рэссел — большинство из них Тони знал лишь по названию. Он снова вздохнул, смиренно подумав о своем невежестве, и честно признал, что, разумеется, он никогда не может рассчитывать быть столь же начитанным в сочинениях этих авторов, как Крэнг. Однако не был ли Крэнг просто хорошо начитан, но не образован? Книги разожгли его недовольство — а бескорыстное недовольство может быть и благородным, — но они оставили его разум в хаосе отвлеченных систем. Они закупорили его чувства абстракциями и образами совершенной организации, которая в конечном итоге зависит от того, чтобы все и каждый согласились с автором и стали выполнять его заповеди. Мировые революционеры, подумал Тони, требуют более полного повиновения, чем любой деспот!