Все мои женщины. Пробуждение

Критерий «рядом с институтом» не ускользнул от внимания Патриции. Она спросила, разумеется, с привычным уже сарказмом в голосе, почему бы Ему не поселиться, «например, поближе к своей дочери, Сесильке». Этот вопрос был таким неожиданным, что Он даже не смог придумать сколько-нибудь убедительного вранья в ответ. В том районе, из которого Он уехал, когда Его выгнала Патриция, было полно свободных квартир. И не только однокомнатных. Причем за гораздо более низкую цену. Так что Патриция в очередной раз была абсолютно права. Он снова думал только о себе. После мучительного расставания, после всех этих гражданских судов, после бесконечного перечисления взаимных обид и прегрешений и Его решений вернуться в семью — Он таки оказался эгоцентричным мудаком. Он даже не подумал, что мог бы поселиться на соседней улице и ходить, например, гулять с Сесилькой и их лабрадором хоть каждый вечер! А так вот вози теперь Сесильку к себе, а потом обратно к Патриции с одного конца Берлина на другой, стой в двухчасовых пробках…

В один морозный январский вечер Он ушел пораньше из института и поехал в ближайший торговый центр. Там Он купил матрас, два комплекта постельного белья, два одеяла и одно пуховое для Сесильки, четыре подушки, несколько полотенец, чашки и тарелки, четыре ножа, четыре вилки, четыре ложки, две кастрюли, одну сковородку, кофеварку — и на следующий день забрал ключи у маклера. Почти на две недели раньше официального, установленного в договоре срока «заселения объекта». Маклер — молодой, заикающийся, веснушчатый блондин из Магдебурга, бывшая ГДР, оказался исключительно сговорчивым — особенно для немца и особенно для немца с Востока. Они поехали в закрытую на четыре оборота ключа квартиру, поднялись на пятый этаж пешком — лифт еще не включили — и открыли тяжелую огнеупорную дверь, сразу почувствовав характерный запах новостройки с невыразимо гладкими и белыми стенами и сверкающим паркетом. Он пообещал клятвенно, что не будет включать нигде свет, даже в коридоре, что не будет принимать гостей, что ни на миллиметр не откроет окно и вообще будет ходить тихо-тихо, на цыпочках, от входных дверей до матраса, практически летать. Успокоенный маклер охотно принял в качестве знака благодарности сто евро и уже в знак своей признательности помог Ему занести в квартиру матрас. Вечером же Он вернулся в доживающий последние дни пансионат на берегу озера Вайсер, недалеко от Берлина. Там Он жил, а лучше сказать — ночевал вот уже около двух месяцев, в маленькой комнатке, переделанной из чердака. Когда Патриция однажды вечером во время очередного истеричного скандала закричала, чтобы Он убирался из их квартиры, Он без слов собрал небольшой чемодан, в сумку пихнул ноутбук и несколько книг — и поехал в институт. Неделю он закрывал на ночь свой кабинет и укладывался на пол, укрываясь зимним пальто, которое нашел в шкафу. В конце недели Его вызвал к себе шеф и спросил, не знает ли Он, кто так чудовищно храпит в Его кабинете, потому что охранники, мол, жалуются, а перепуганные уборщицы, которые приходят под утро со своими швабрами наперевес, уже написали донос куда требуется. Ему не надо было ничего объяснять — вопрос шефа был риторический, ответа тот от Него не ждал и просто давал Ему шанс быстренько все изменить. Все прекрасно знали, что ночевки в офисе нарушают сразу несколько правил и чреваты минимум выговором с занесением в личное дело, так что выбора у Него не было. Шеф, по природе своей ненавидевший выговоры, добродушный, полный сочувствия и понимания, уважения и восхищения, был вообще-то венгром по национальности, но он так долго жил в Берлине, что понимал: с немецкими правилами, лежащими в основе работы немецкого концерна, а также с немецкими уборщицами лучше не связываться. Вот и решил Его предостеречь на всякий случай. Тогда Он и вспомнил об этом пансионате на берегу озера. Большинство ученых из Польши, которые работали по вызову в их институте, экономили не только на еде, но и прежде всего на дорогих берлинских отелях. О том, что можно не только сэкономить, если снять номер в пансионате, но и каждое утро или вечер плавать в озере, Он узнал как раз от них. Он не представлял, как долго будет там жить, но поскольку речь шла не о нескольких днях, а, скорее, о месяцах, удалось договориться с хозяйкой об относительно выгодной арендной плате за два месяца вперед. И вот так Он и стал засыпать в тесной, но уютной комнатке на чердаке с видом на водную гладь берлинского озера Вайсер, в котором, однако, за два месяца ни разу так и не искупался.