Все мы достойны большего

- При себе - нет, конечно. Была вот трешка, да вышла. А сколько тебе нужно?

Она посмотрела долгим и косым ироническим взглядом и вытянула из рукава тонкую руку с крохотными часиками.

- У нас еще полчаса до посадки. Пройдемся?

Они прошли немного и стали у перил. Алеша счистил снег варежкой, но она не рискнула прислониться, только положила руки. В перчатках они казались еще меньше, чем были.

- И куда же вы путь держите? - спросил Алеша.

- В Иркутск. А оттуда в Братск. Шеф посылает на два месяца. Дадим совместные репортажи, с продолжениями, какие-нибудь очерки о героях...

- Там интересно, должно быть.

-- А ты хотел бы слетать? Это можно устроить.

Он дернул плечом.

- Я не о себе говорю, у меня - свое.

- Счастлив ты. Ну, а у меня своего нет. Просто, захотелось романтики, куда-то лететь. Как-то скучно стало в Москве... без некоторых. Скажу честно.

Этих "некоторых" он как бы не расслышал или не отнес к себе и заметил:

- Ты изменилась. Немножко.

- К худшему?

- Скорее наоборот.

Она повернула голову - так, чтоб он мог рассмотреть короткую стрижку и перламутровую клипсу.

- Так модно теперь? - спросил он. Свинством было бы не спросить.

- Угу. Это называется "мальчик без мамы". Хорошо?

- Очень здорово. И тебе идет серое. Ты становишься деловой женщиной.

- Алешка! - вырвалось у нее печально. - Ведь и твои годы уходят. Сколько бы вы, мужики, ни петушились, а тоже ведете счет годам.

- Даже больше. Счет ведем - дням.

Этот намек на что-то решающее она уловила.

- Хочешь сказать: вступил в "пусковой период"? Какой по счету?

Он промолчал.

- Что же мешает тебе? - спросила она. - Почему не живешь, как все другие?

Он видел ее профиль, опушенный светом зимнего солнца. Она повернулась и свет проник сквозь ресницы и таял в глубине ее зрачка, а белок был блестящим и светло-оранжевым. Он вспомнил, как он впервые уходил от нее на рассвете, чтобы не доставлять радости соседям, но ворота были еще закрыты, и он стоял в глубоком колодце двора, задрав голову, глядя на ее распахнутое по-летнему окно на третьем этаже, страстно желая, чтоб она выглянула. Она выглянула, смеющаяся и сонная, и бросила ему кусок булки, сказав беззвучно, преувеличенно растягивая губы: "Чтобы ты не умер с голоду, бедненький..." Он послал ей воздушный поцелуй и полез на ворота с булкой в зубах. Он был счастлив тогда, и дворники на него не свистели. Он вспомнил это и заставил себя отвести взгляд - туда, где пестрая вереница отлетающих, растягиваясь по полю, шла под матово-серебристое брюхо лайнера.

- Я живу, как все, - сказал Алеша. - Мне ничего больше не нужно.

- Но ты же бедствуешь! Скажи правду, бедствуешь?

- Ну, это не совсем так. На сигареты хватает. И даже еще остается на пиво. И лыжи не скоро еще износятся.

- Ты кроме лыж, - спросила она, - и кроме своих дерзновенных замыслов, еще о чем-нибудь способен задуматься?

- "О чем-нибудь" - это значит, о тебе?

- Хотелось бы, не скрою.

- Да, - сказал он честно. - Мне очень не хватает тебя. Но я не люблю, когда меня оплакивают.

- И поэтому исчез?

- Ты могла бы меня найти, если бы очень захотела.

- А я не привыкла искать, - сказала она с легким раздражением и надменно. - Я привыкла, чтобы меня искали.

- Танечка! - тотчас, как в подтверждение, позвали ее от дверей вокзала. Там стоял Борис. Он что-то жевал и держал кусок двумя пальцами на отлете. Не желаешь присоединиться? Обнаружены приличные злаки и совсем не плохая жидкость. Вас, - обратился он к Алеше, - тоже приглашаем. Хотя вы на лыжах.

Это "хотя" неуловимо отменяло приглашение.

- Собутыльничайте одни, - сказала она.

- Не слышу!

Она слегка нахмурилась и сказала с нажимом в голосе:

- Я побуду здесь!

Он согласно кивнул и ушел.

- Я звонила в наш институт, - сказала она, помолчав. - Петровский мне сообщил, что ты сменил кафедру на заочную, будто бы подрабатываешь на заводе. Зачем ты это сделал, Алешка? Тебе же было там неплохо и не так много времени отнимало.

- Что еще сказал Петровский? - спросил Алеша.

- Что он сомневается, вытянешь ли ты кандидатскую. А ведь это последний, кто в тебя верил.

- Не совсем точно, - сказал Алеша. - Последний - это я.

- А я? - спросила она. - Но это же все равно, что верить в сумасшедшего. Надеюсь, ты все-таки не порвешь совсем с аспирантурой?

- Аспирантура - Бог с ней. Тем более заочная. Но в полном вакууме жить нельзя, это ты верно, старуха...

- Почему же ты все бросил?

- Я ничего не бросал, - сказал он устало, глядя, как разгоняются винты самолета. - Я ни одного своего корабля не сжег, я к ним вернусь. Но не сейчас. Придет время.

Турбины лайнера взвыли со свистом, стронули его с места, и, развернувшись, он потащился к взлетной полосе. Он полз, пошатываясь, и что-то в нем напоминало орла, бредущего по камням, - одновременно сила и беспомощность.

- Ты напал на жилу? - спросила она.

- Что-то вроде этого, - ответил он не сразу. - Скорее, она на меня напала.

- И хоть кому-нибудь ты показывал, над чем ты сейчас?..

- Видишь ли, - перебил он, - я могу морочить только собственную голову. Когда у меня будет пятьдесят один процент уверенности, тогда другое дело. Но пока еще нет и двадцати.