Все наизусть. Годовой творческий цикл

– Отца Торнике…

– Слыхал я о нем. Это не его ли посадили за то, что он целый пионерский лагерь покрестил, пока они в речке купались? Добрый был старец! Не мне чета… – Стаканы дрожали в наших руках, пока мы торопливо бормотали: я – имена родных, а он – … и зде лежащия и повсюду, православныя христианы, и со святыми Твоими, идеже присещает свет лица Твоего, всели, и нас помилуй, яко Благ и Человеколюбец.

– Аминь! – Мы чокнулись.

И как же она прошла! Как молитва.

– Да! – вздохнул Павел Петрович. – Стоило сушить двадцать лет! Как там у вашего Маяковского: и стоило пить, и работать не стоило? Наливай вторую, чтобы не хромать… За Викторию, за Сергея-Даура, за Андрюшатика, за Салтыка…

Не успели мы всех помянуть, как нам и не хватило.

– Видишь как… человек предполагает, а Бог располагает! Хотел я последнюю во здравие оставшихся выпить, ан и нет на нас благословения! Какой сегодня день?

– Кажется, суббота.

– Не люблю субботу!

– Это еще почему?

– Люди не работают.

– И что, плохо, что ли?

– Людей много. А мне всегда только субботники выпадали.

– За что ты людей так не любишь?

– Разве? Я сказал, что субботу.

– Ну, тогда за что все-таки субботу?

– За то, что Творец в субботу сотворил человека.

– Чем тебе человек так не нравится?

– А ты думаешь, Творцу он нравится?

– Что же ты любишь?

– Творца. А еще понедельники. Это для меня праздник.

– Почему?

– Люди на работе, а я нет.

– А теперь ты хнычешь, Пепе! Благословение, не благословение… – И я снова потянулся за рюкзачком.

– Так ты и вторую принес? Не знаю, радоваться или огорчаться: я уже было точку поставил…

– Принес, а как же. Твоя наука.

– У меня наука теперь другая.

– Ладно, географию мы прошли… теперь какая наука?

– Как НЕ пить!

– Так, что ли? За здравие живых! – И я хлопнул. И он, помедлив. Закусили мануфактурой, то есть занюхали рукавом.

– Прошла! – выдохнул Павел Петрович. – Зря Бога гневил…

– Хорошая наука – непить… – согласился я. – Как нечисть. Доктора Д. помнишь?

– Как не помнить! Птица – вот героическое существо! Она-то меридиан от параллели всегда отличит… Что, и он умер??

– Упаси Господи! Он тоже ногу потерял.

– И ему! Ну и как он?

– Ничего еще. Курит, выпивает, мыслит.

– Мыслит? Это хорошо. Боец! Значит, в бою потерял… Так выпьем за вторую, чтоб ходила!

Выпили за вторую.

– А ты это, браток, того, завязывай давай, пока обе целы. Это я тебе как врач прописываю… Стоп! У нас же один хромой уже был в отряде, барабанщик, как его?

– Владимир Петрович. Знаменитейший стал человек, теперь стучит по всему миру.

– А этот твой друган в Америке, ты все его цитировал, как выпьешь? Навсегда запомнил: «Дело в том, что дьявол хочет погубить всех, а Господь хочет спасти каждого» – живые слова!

– Юз? Этот живее всех живых! Учит Новый Свет, как стать старосветским

помещиком.

– Значит, и доктор Д., и ВП, и он, и нас двое… не так мало нас и осталось! И еще один на атасе стоит… – Павел Петрович кивнул в сторону входа. Я обернулся: в дыре уже смеркалось. – Ты что, не узнал его, что ли? Это же Миллион Помидоров!

– Не может быть! Я его сначала за старца принял…

– Скажешь… Он теперь покруче любого старца будет!

– То есть?

– Кличка, как и имя, недаром дается! Смеялись все над ним, смеялись, а он теперь над всеми надсмехается, превратил-таки свою нищету в богатство: натренировался на помидорах, да и продал их по доллару. Теперь он миллионер взаправдашний.

– Зачем же ему тогда твою нищету охранять?!

– Кому же еще. Не любит он «маслин», вот и сбежал.

– Каких «маслин»?

– Ну, «оливок». Говорят, у вас в Москве теперь на каждого олигарха по «маслине» положено, иначе он как бы и бедняк.

– Откуда у тебя такие познания… это ты про киллеров, что ли? У тебя же в пещере и телевизора нет.

– Зачем он мне? Слава Богу, хоть этого беса здесь не водится. Я же, как дерево, на одном месте. Но знаешь, какую я математику скажу… сколько раз ты видел дерево, столько раз и оно тебя видело, сколько людей его видело, стольких и оно видело – великое тождество! Дерево – вот божественное существо, нелетающая птица! В двух средах живет: и укоренено, и к небу тянется. Я на том же Сахалине одно дерево в прибое подобрал – голое, белое, отмытое волной, как кость… так не мог понять, где корень, а где крона: полная симметрия! Вот и я одеревенел, отсюда и знаю все, не вылезая из пещеры. На рассвете с веточкой моей беседую. Веришь ли, она не только от ветра, она и в штиль отвечает, когда я к ней обращаюсь. Солнце ко мне заходит, когда восходит… Луна заглядывает. Опять же пациент со своими бедами. Вот тебе и телевизор! – Он протянул руку к дыре. – Впрочем, это не телевизор. Это мой единственный и последний пейзаж! Света только иногда не хватает. А без света как цвет возьмешь? Без красок, впрочем, тоже… Да ты взгляни! – Павел Петрович махнул рукой в угол. – Там папка.

Я стал листать. Все это было беспомощно, как когда-то. В черном проеме пещеры, который использовался как рамка, плавала какая-то муть.