Все наизусть. Годовой творческий цикл

(Вот все говорят о смерти. Так придумано. Кем-то. Кто-то ловко сообразил, что этим надо заняться. Но вот попробуй, возьми и умри. Ничего не получится (Смеется.) Невозможно. И от одной этой мысли можно сойти с ума гораздо больше, чем от страха смерти. То есть умереть в эту секунду невозможно. Значит, в эту секунду возможно только жить.)

– Когда чаще всего рождаются таланты? Какое время лучше и хуже для литературы?

Когда я о современной литературе думаю, то получается, годы, связанные с великими потрясениями, почему-то остро завязаны на наиболее талантливые рождения, на пачку рождений.

Допустим, частота рождений вокруг 1937 года, самого страшного года сталинской эпохи, вызваны очень занятным явлением – законом о запрещении абортов. Тогда родились Ахмадулина, Маканин, Распутин, Вампилов… (Андрей Битов тоже родился в 1937 году. – Е. В.) Столько было крови убиенных, столько высвободилось энергии, что всем нам очень хотелось родиться.

Год великого перелома – 1929-й. Кульминация сталинщины – коллективизация. Переламывается хребет старой России уже в последнем и наиболее прочном месте. Рождаются Шукшин, Алешковский, Голявкин, которые станут писателями в 60-е годы. С другой стороны, все те, кого еще можно было перечислить, какие-то остатки Серебряного века, – все лучше всего писали именно в 1929 году. Все писали свой шедевр. И Булгаков, и Платонов. (Но почему-то и Хемингуэй, и Ремарк.) Кстати, мой любимый образ – студент 2029, который изучает состояние русской литературы в 1929 году. И думает, как же все было замечательно, и как все работали! А этих людей просто никто не знал – не было никакого известия вокруг об их существовании. Поэтому все разговоры о сегодняшнем несостоянии литературы, мне смешны. Ведь мы не знаем, что будет датировано сегодняшним днем.

За литературным же процессом следят те, кто его наблюдает и организует, потому что просто нет такого явления, его не существует – литературного процесса. Но на нем кормится огромная промышленность, которая и создает видимость его течения.

Нелепо и глупо, и в этом вся беда, что литературоведы очень часто выстраивают какую-то линию преемственности. Но существует лишь преемственность разрывов, когда что-то оказывается выраженным, оно же оказывается и прерванным. Ритм, безусловно, существует. И в этот резонанс входит история, литературный метод, звезды.

Любопытно еще, что вдруг образуется какое-то поле деятельности, и туда более чем подсознательно устремляется человеческий гений. Так в разные времена осваивались месторождения, место-рождения, которые, по-видимому, носят онтологический характер. Так возникла музыка – вдруг на рубеже XVII–XVIII веков. Открыли и стали тут же музыку писать, настолько она приходила сразу в голову. Вивальди, Бах. Про Моцарта все известно – такое количество произведений человек написать неспособен. И это вовсе не трудолюбие. Значит – это место-рождение. И трудно представить, что от Вивальди и Баха до Моцарта все укладывается меньше, чем в век.

Так же произошла и русская литература – в традиционном классическом понимании от Пушкина до Блока. Это тоже едва сто лет – и все будет написано. Настолько написано, что пора было и революцию делать, чтобы открывать новые поля для описания и для освоения.

– Получается так, что именно к определенному моменту именно это поле деятельности открывается как месторождение.

Есть еще такая странная логика, существующая на уровне метафоры, очень уже устаревшая и одряхлевшая, – век молодой и век старый. По крайней мере, на нашем опыте более обозримом – XVIII, XIX, XX веков мы это можем проследить.

– Получается, что Пушкин молодой, а Достоевский – старый. Серебряный век – молодой, а кто старый в XX веке?

Подъем литературы второй половины 20 века связан с вступлением в литературу поколения, преодолевшего Вторую мировую войну. Сначала были люди, успевшие повоевать, – молодые воины той войны, потом те, кто хотя бы детской памятью зацепил войну. Легко увидеть сгущение рождений писателей в период 1926–1938 годов. И все время, что они набирали силы и писали, был пропуск в стоящей литературе, за счет рассвета соцреализма в самом убогом его проявлении. Лишь начиная с так называемой оттепели стало по капле просачиваться настоящая литература, написанная в отстое соцреализма.

То, что происходит сегодня, неизвестно никому. Сколько бы ни было гласности и всего другого, неизвестно пока, кто «сегодня» напишет и в каком виде. Между прочим, скорее всего в виде романа. А потом это окажется – вдруг. Роман пишется очень часто – потом.