Все написанное мною лишь Россией и дышит... Борис Зайцев: Судьба и творчество

История полувековой дружбы этих двух верных рыцарей русской литературы - тема для особого исследования, тема благодарная и значительная как высокий нравственный урок, как пример подвижнического служения великому искусству слова. Много светлых страниц этой дружбы открывает также большая переписка их верных подруг, двух Вер. Уже в конце жизни своей Борис Константинович предпринимает попытки издать эту переписку, даже публикует часть ее в "Русской мысли" ("Повесть о Вере") и в "Новом журнале" под названием "Другая Вера", но полностью замысел так и остался неосуществленным.

В творческих исканиях Бориса Зайцева едва ли не основное место всегда занимало художественное и философское постижение духовности, его идейно-нравственного смысла и истоков. "Для внутреннего же моего мира, его роста,- вспоминает он, например, о днях своей юности,- Владимир Соловьев был очень важен. Тут не литература, а приоткрытие нового в философии и религии. Соловьевым зачитывался я в русской деревне, в имении моего отца, короткими летними ночами. И случалось, косари на утренней заре шли на покос, а я тушил лампу над "Чтением о Богочеловечестве". Соловьев первый пробивал пантеистическое одеяние моей юности и давал толчок к вере"[39].

Вот откуда у Зайцева ореол мистичности, присутствующий почти во всех его вещах как необходимейший орнамент, окрашивающий и во многом объясняющий поступки и размышления его героев. Эта мистичность как проявление одухотворенности поднимает, возвышает создаваемые им образы и картины жизни до уровня надмирности, космичности, общезначимости (что Андрей Белый назвал "переживанием превознесенности над миром", "ощущением горней озаренности", когда "мистическая нота топится в экстазе образности"[40]

). Этот художественный прием, точнее - способ художественного познания мира и человека в сочетании с поэтическим импрессионизмом открыт и разработан Зайцевым глубоко и всесторонне, проиллюстрирован им в самых разнообразных жанрах - от эссе, новеллы, очерка до романа, пьесы, художественного жизнеописания.

В 1924 году Зайцев снова увлекается художественным и философским исследованием духовности, его корней и сути, на примере высоконравственного жития лесного отшельника, одного из самых страстных в нашей истории патриотов земли русской Сергия Радонежского, воодушевившего русское воинство во главе с Дмитрием Донским на свершение великого подвига в Куликовской битве предвестнице освобождения Руси от трехвекового монголо-татарского ига. 8 октября глава из рождающейся книги публикуется в парижской газете "Последние новости", а в 1925 году выходит и сама книга.

"…Сергий одинаково велик для всякого. Подвиг его всечеловечен, - утверждает на первой же странице своего житийного повествования Борис Зайцев. - Но для русского в нем есть как раз и нас волнующее: глубокое созвучие народу, великая типичность - сочетание в одном рассеянных черт русских. Отсюда та особая любовь и поклонение ему в России, безмолвная канонизация в народного святого, что навряд ли выпала другому".

К сожалению, не все поняли и приняли эти художественные и философские искания Зайцева. В их числе был и Горький. 3 июня 1925 года он из Сорренто пишет К. А. Федину: "С изумлением, почти с ужасом слежу, как отвратительно разлагаются люди, еще вчера "культурные". Б. Зайцев пишет жития святых. Шмелев нечто невыносимо истерическое. Куприн не пишет - пьет. Бунин переписывает "Крейцерову сонату" под титулом "Митина любовь". Алданов - тоже списывает Л. Толстого. О Мережковском и Гиппиус не говорю. Вы представить не можете, как тяжко видеть все это"[41]

.

Горький в этом резком попреке был далеко не во всем прав. Да, русские изгои за редким исключением вели в Париже жизнь нелегкую, страдальческую, но в творчестве своем не пали, талант многих из них не только не угас, но еще больше окреп, напитался болью, какою их каждодневно наделяла судьба изгнанников, судьба людей, неизбывно тоскующих по родине, ревностно следящих за тем, что вершится там, в далекой России. По крайней мере, ни Бунин, ни Зайцев, ни Шмелев, ни Куприн писать хуже не стали. Более того, именно в эту пору они создают произведения, которые станут новым шагом вперед в их художественном развитии. У Бориса Зайцева это роман "Золотой узор", повесть "Анна", рассказы "Душа", "Странное путешествие", "Авдотья-смерть" и конечно же житийная повесть "Преподобный Сергий Радонежский".