Все по правилам

— Ничего не поделаешь, друг мой, — возразил я. — Лавочку пора закрывать. Это собрание — все, что вы написали за свою жизнь. Как вы можете написать что-то еще, если в собрании ничего больше нет? Канон, мой друг, сильнее нас.

— Это верно, — тягостно вздохнул Шекспир. — Жаль, конечно…

— Не унывайте, — я ободряюще похлопал его по плечу. — Вас теперь любят и уважают. Что еще нужно? Уйдите на покой и тихо доживайте свои дни. Вы и так многое сделали за эти годы. Вы сделали свое дело.

Он уныло покивал, еще раз сокрушенно вздохнул и протянул мне ручку с чернилами и пачку истрепанных, ветхих книг, туго перевязанных тонкой веревочкой.

— Заезжайте как-нибудь, — сказал он на прощанье. — Все-таки — столько лет мы работали вместе… Мне будет очень вас недоставать…

Лишь много позже я узнал, что Шекспир, несмотря на мой запрет, пописывал и дальше, сам писал, уже не имея под рукой готовых образцов.

Я кое-что читал — мой подопечный как-то раз не удержался и похвастал.

Ей-богу, это было даже лучше, совершеннее того, что нам теперь известно.

Чудеса!..

Такое своеволие, конечно, полагалось бы пресечь, но у меня язык не повернулся…

В какой-то миг мне все показалось таким ничтожным, мелким — и я сам, и наши прежние заботы…

Отбарабанив заданный урок, мой гений стал творить по-настоящему.

Увы! История не сохранила это для потомков.

Только и осталось, что доступно ныне для прочтения в, так сказать, Полном своде сочинений драматурга.

Почему История не сберегла иное — я не знаю. Тут какие-то свои законы…

Может, и из величайшего не все на самом деле нужно?

Остается лишь такое, что в потомках будит гордость, но не зависть, сохраняет шанс кому-либо на равных потягаться, не рождает чувства утомленности и жалкого бессилия?..

А может, то, что сотворяешь для себя как высшую художественную, нравственную ценность, призванную подкрепить и оправдать все сделанное прежде, — на самом деле и не нужно, не ложится в состояние эпохи, как ее хотели бы воспринимать живущие потом?

Еще раз повторю: не знаю… Я пытался размышлять об этом — только время зря потратил…

Но одно могу сказать наверняка: все то, что написал Шекспир сам, от себя, не полагаясь более на собственный же — вот ведь парадокс! авторитет, и вправду было изумительно.

Да-да!

Вы уж не смейтесь надо мною и поверьте на слово — я в этом деле тоже не профан и что-то, вероятно, понимаю…

Конечно, надо было непредвзято подойти к случившемуся и написанное сохранить… Но эта наша дикая приверженность на все глядеть сквозь призму догмы!..

Шекспир не вынес своего нового положения.

Он очень нервничал, тосковал; в один из долгих зимних вечеров на него нашла ужасная хандра, и он, без колебаний, сжег в камине все свои рукописи, какие накопились у него за многие годы.

Вскоре после этого его разбил паралич.

Несколько раз я бывал у него. Он встречал меня грустной улыбкой и молчал.

Говорил он с трудом, не то что раньше, а молчать можно не менее красноречиво…

Мы молча вспоминали — каждый свое. Потом я вставал и уходил.

Он снова улыбался мне на прощанье…