Все романы в одном томе

– Купите облигацию, – предложил он. – Не хуже займа Свободы! – Идея пришлась Энтони по душе, и он решил ее развить. – Луч-чше займа Св-вбоды. Кажж-дыя стоит двух обль-гаций Св-боды. – Тут в сознании произошел провал, и оно совершило непредвиденный скачок к заключительной части речи, которую Энтони сопроводил красноречивыми жестами. Правда, эффект был несколько смазан из-за необходимости держаться одной, а то и обеими руками за прилавок. – Т-так, те-ерь слушь-те. Я потратил время и не ж-жлаю за-нать, пач-чему вы не х-тите пак-упать. Я х-хачу, чтоб вы ск-зали пач-чему. Хх-ачу, чтоб с-казали с-колько!

Теперь всем присутствующим следовало кинуться к Энтони с чековыми книжками и авторучками в руках. Смекнув, что присутствующие, должно быть, не вникли в суть дела, он, повинуясь актерскому инстинкту, решил повторить финальную часть речи:

– С-слушьте с-сюда! В-вы ук-крали м-мое время. П-поньли пр-дложение? С-сагласны с дов-дами? Все, что м-мне н-надо – с-сколька обль-гаций Св-вабоды?

– Эй ты, послушай-ка! – прервал излияния Энтони новый голос. Дородный мужчина с лицом, симметрично украшенным золотистыми завитками волос, вышел из стеклянной будки и, по-медвежьи переваливаясь, двинулся на Энтони. – А ну-ка приди в себя!

– С-сколько? – упрямо твердил коммерсант. – В-вы отняли мое время…

– Эй ты! – рявкнул хозяин магазина. – Сейчас твое время отнимет еще и полиция, потому что именно туда я тебя и сдам!

– Н-ни з-за что! – с вызовом парировал Энтони. – В-все, что хочу знать, – с-сколько!

Со всех концов магазина робкими облачками понеслись комментарии и увещевания:

– Какой кошмар!

– Да он же помешанный.

– Просто напился как свинья.

Хозяин магазина грубо схватил Энтони за руку.

– Убирайся, или я вызову полицию.

Остатки здравого смысла сделали свое дело, и Энтони, кивнув, принялся запихивать акции в портфель.

– С-колько? – нерешительно повторил он.

– Весь полицейский участок, если понадобится! – прогрохотал его противник, свирепо топорща усы.

– Им все оптом и пр-рдам.

Придя к такому выводу, Энтони повернулся, с серьезным видом откланялся своим последним зрителям и, покачиваясь, покинул магазин. На углу нашел такси, которое довезло до дома, где он рухнул на диван и заснул крепким сном. Там-то и нашла мужа Глория. Его дыхание наполнило комнату едким запахом перегара, а рука все еще сжимала открытый портфель.

В редкие дни, когда Энтони не напивался, диапазон его ощущений был беднее и уже, чем у старика, сохранившего крепкое здоровье. В июле ввели «сухой закон», и вдруг обнаружилось: все, кто может себе позволить, стали пить еще больше, чем прежде. Каждый хозяин дома выставлял на стол бутылку по любому поводу. Тенденция демонстрировать наличие спиртного была проявлением того же инстинкта, который заставляет мужчину вешать на жену драгоценности. Выпивка превратилась в предмет гордости и некий символ респектабельности.

По утрам Энтони просыпался измотанным, нервным и озабоченным. Тихие летние сумерки и лиловая прохлада утра не вызывали никаких эмоций. И каждый день лишь на краткое мгновение, ощущая теплоту обновленной жизни после первого коктейля с виски, его разум обращался к переливающимся яркими красками мечтам о грядущих наслаждениях. Таково общее наследие счастливых и обреченных. Но скоро радужному настроению наступал конец. По мере того как Энтони все больше пьянел, грезы тускнели, и он превращался в охваченный смятением беспокойный призрак. Блуждал в таинственных лабиринтах сознания, строил непредсказуемые планы. В лучшем случае испытывал непреодолимое презрение или погружался в глубокое уныние, вызванное пьяным отупением. Однажды июньским вечером он вконец рассорился с Мори из-за полной ерунды. На следующее утро припомнил, что все началось с разбитой бутылки шампанского. Мори посоветовал Энтони протрезветь, и тот, смертельно обидевшись, с видом оскорбленного достоинства поднялся из-за стола, схватил за руку умирающую со стыда Глорию и чуть ли не силой поволок в такси. А Мори остался с тремя несъеденными ужинами и билетами в оперу.

Подобные фиаско с оттенком трагизма вошли в привычку, и когда случались, Энтони уже ничего не предпринимал, чтобы загладить вину. Если Глория начинала возмущаться – хотя в последнее время она предпочитала погружаться в презрительное молчание, – он либо занимал глухую оборону и становился озлобленным, либо с мрачным видом уходил из дома. Но ни разу с того злополучного инцидента на перроне в Редгейте не поднял на Глорию руку, хотя сдерживал его лишь неясный инстинкт, и этот факт приводил Энтони в неистовую ярость. Несмотря на то что Глория по-прежнему оставалась для Энтони самым дорогим существом на свете, он все чаще испытывал к ней нарастающую ненависть.