Все романы в одном томе

Дэзи порывисто взяла его под руку, но он, казалось, был весь поглощен додумыванием сказанного. Может быть, его вдруг поразила мысль, что зеленый огонек теперь навсегда утратил для него свое колоссальное значение. Раньше, когда Дэзи была так невероятно далеко, ему чудилось, что этот огонек горит где-то совсем рядом с ней, чуть ли не касается ее. Он смотрел на него, как на звездочку, мерцающую в соседстве с луной. Теперь это был просто зеленый фонарь на причале. Одним талисманом стало меньше.

Я принялся расхаживать по комнате, останавливаясь перед разными предметами, привлекавшими мое внимание в полутьме. На глаза мне попалась увеличенная фотография пожилого мужчины в фуражке яхтсмена, висевшая над письменным столом.

– Кто это?

– Это? Мистер Дэн Коди, старина.

Имя мне показалось смутно знакомым.

– Его уже нет в живых. Когда-то это был мой лучший друг.

На столе стояла карточка самого Гэтсби, снятая, видно, когда ему было лет восемнадцать, – тоже в фуражке яхтсмена на задорно вскинутой голове.

– Какая прелесть, – воскликнула Дэзи. – Этот чуб! Вы мне никогда не рассказывали, что носили чуб. И про яхту тоже не рассказывали.

– А вот посмотрите сюда, – торопливо сказал Гэтсби. – Видите эту пачку газетных вырезок – тут все про вас.

Они стояли рядом, перелистывая вырезки. Я совсем было собрался попросить, чтобы он показал нам свою коллекцию рубинов, но тут зазвонил телефон, и Гэтсби взял трубку.

– Да… Нет, сейчас я занят… Занят, старина… Я же сказал: в небольших городках… Он, надеюсь, понимает, что такое небольшой городок? Ну, если Детройт по его представлениям – небольшой городок, то нам с ним вообще говорить не о чем.

Он дал отбой.

– Идите сюда, скорей! – закричала Дэзи, подойдя к окну.

Дождь еще шел, но на западе темная завеса разорвалась и над самым морем клубились пушистые, золотисто-розовые облака.

– Хорошо? – спросила она шепотом и, помолчав, так же шепотом сказала: – Поймать бы такое розовое облако, посадить вас туда и толкнуть – плывите себе.

Я хотел уйти, но они меня не пустили; может быть, от моего присутствия в комнате они еще острей чувствовали себя наедине друг с другом.

– Знаете, что мы сделаем, – сказал Гэтсби. – Мы сейчас заставим Клипспрингера поиграть нам на рояле.

Он вышел из комнаты, крича: «Юинг!» – и скоро вернулся в сопровождении немного облезлого смущенного молодого человека с реденькими светлыми волосами и в черепаховых очках. Сейчас он был вполне прилично одет в спортивного типа рубашку с отложным воротничком, теннисные туфли и холщовые брюки неопределенного оттенка.

– Мы вам помешали заниматься гимнастикой? – учтиво осведомилась Дэзи.

– Я спал, – выкрикнул Клипспрингер в пароксизме смущения. – То есть это я раньше спал. А потом я встал…

– Клипспрингер играет на рояле, – сказал Гэтсби, прервав его речь. – Правда ведь, вы играете, Юинг, старина?

– Я, собственно говоря, очень плохо играю. Собственно говоря… Нет, я почти не играю. Я совсем разучи…

– Идемте вниз, – перебил Гэтсби. Он щелкнул выключателем. Вспыхнул яркий свет, и серые окна исчезли.

В музыкальном салоне Гэтсби включил одну только лампу у рояля. Он дал Дэзи закурить – спичка дрожала у него в пальцах; он сел рядом с ней на диван в противоположном углу, освещенном лишь отблесками люстры из холла в натертом до глянца паркете.

Клипспрингер сыграл «Приют любви», потом повернулся на табурете и жалобным взглядом стал искать в темноте Гэтсби.

– Вот видите, я совсем разучился. Говорил же я вам. Я совсем разу…

– А вы не разговаривайте, а играйте, старина, – скомандовал Гэтсби. – Играйте!

Днем и ночью,

Днем и ночьюЖизнь забавами полна…

За окном разбушевался ветер, и где-то над проливом глухо урчал гром. Уэст-Эгг уже светился всеми огнями. Нью-йоркская электричка сквозь дождь и туман мчала жителей пригородов домой с работы. Наступал переломный час людского существования, и воздух был заряжен беспокойством.

Наживают богачи денег полные мешки.Ну, а бедный наживает только кучу детворы,Между прочим,Между прочим…

Когда я подошел, чтобы проститься, я увидел у Гэтсби на лице прежнее выражение растерянности – как будто в нем зашевелилось сомнение в полноте обретенного счастья. Почти пять лет! Были, вероятно, сегодня минуты, когда живая Дэзи в чем-то не дотянула до Дэзи его мечтаний, – и дело тут было не в ней, а в огромной жизненной силе созданного им образа. Этот образ был лучше ее, лучше всего на свете. Он творил его с подлинной страстью художника, все время что-то к нему прибавляя, украшая его каждым ярким перышком, попадавшимся под руку. Никакая ощутимая, реальная прелесть не может сравниться с тем, что способен накопить человек в глубинах своей фантазии.