Все романы в одном томе

Кажется, на третий день пришла телеграмма из какого-то городка в Миннесоте, подписанная: Генри Ч. Гетц. В телеграмме говорилось, что податель немедленно выезжает и просит дождаться его с похоронами.

Это был отец Гэтсби, скорбного вида старичок, беспомощный и растерянный, увернутый, несмотря на теплый сентябрьский день, в дешевое долгополое пальто с поясом. От волнения глаза у него непрерывно слезились, а как только я взял из его рук саквояж и зонтик, он стал дергать себя за реденькую седую бороду, так что мне с трудом удалось снять с него пальто. Видя, что он еле держится на ногах, я повел его в музыкальный салон, усадил там и, вызвав лакея, сказал, чтобы ему принесли поесть. Но есть он не стал, а молоко расплескалось из стакана, так у него дрожала рука.

– Я прочел в чикагской газете, – сказал он. – В чикагской газете было написано. Я сразу же выехал.

– У меня не было вашего адреса.

Его невидящий взгляд все время перебегал с предмета на предмет.

– Это сделал сумасшедший, – сказал он. – Конечно же, сумасшедший.

– Может быть, вы хоть кофе выпьете? – настаивал я.

– Нет, я ничего не хочу. Мне уже лучше, мистер…

– Каррауэй.

– Мне уже лучше, вы не беспокойтесь. Где он, Джимми?

Я проводил его в гостиную, где лежал его сын, и оставил там. Несколько мальчишек забрались на крыльцо и заглядывали в холл; я им объяснил, кто приехал, и они неохотно пошли прочь.

Немного погодя дверь гостиной отворилась, и мистер Гетц вышел; рот у него был открыт, лицо слегка побагровело, из глаз катились редкие, неупорядоченные слезы. Он был в том возрасте, в котором смерть уже не кажется чудовищной неожиданностью, и когда он, впервые оглядевшись вокруг, увидел величественную высоту сводов холла и анфилады пышных покоев, открывавшиеся в обе стороны, к его горю стало примешиваться чувство благоговейной гордости. Я отвел его наверх, в одну из комнат для гостей, и, пока он снимал пиджак и жилет, объяснил ему, что все распоряжения были приостановлены до его приезда.

– Я не знал, каковы будут ваши пожелания, мистер Гэтсби…

– Моя фамилия Гетц.

– …мистер Гетц. Я думал, может быть, вы захотите увезти тело на Запад.

Он замотал головой.

– Джимми всегда больше нравилось здесь, на Востоке. Ведь это здесь он достиг своего положения. Вы были другом моего мальчика, мистер?..

– Мы с ним были самыми близкими друзьями.

– Он бы далеко пошел, можете мне поверить. Он был еще молод, но вот здесь у него было хоть отбавляй.

Он внушительно постучал себя по лбу, и я кивнул в знак согласия.

– Поживи он еще, он бы стал ба-а-льшим человеком. Таким, как Джеймс Дж. Хилл. Он бы ба-а-льшую пользу принес стране.

– Вероятно, – сказал я, замявшись.

Он неловко стащил с постели расшитое покрывало, лег, вытянулся и мгновенно уснул.

Вечером позвонил какой-то явно перепуганный субъект, который, прежде чем назвать себя, пожелал узнать, кто с ним говорит.

– Говорит мистер Каррауэй.

– А-а! – радостно отозвался он. – А я – Клипспрингер.

Я тоже обрадовался – можно было, значит, рассчитывать, что за гробом Гэтсби пойдет еще один старый знакомый. Не желая давать извещение в газеты, чтобы не привлечь толпу любопытных, я решил лично сообщить кое-кому по телефону. Но почти ни до кого не удалось дозвониться.

– Похороны завтра, – сказал я. – Нужно быть на вилле к трем часам. И будьте так любезны, скажите всем, кто захотел бы приехать.

– Да, да, непременно, – поспешно ответил он. – Я вряд ли кого-нибудь увижу, но если случайно…

Его тон заставил меня насторожиться.

– Вы сами, разумеется, будете?

– Постараюсь, непременно постараюсь. Я, собственно, позвонил, чтобы…

– Минутку, – перебил я. – Мне бы хотелось услышать от вас точно: вы будете?

– Мм… видите ли – дело в том, что я теперь живу у одних знакомых в Гриниче, и завтра они на меня в некотором роде рассчитывают. Предполагается что-то вроде пикника или прогулки. Но я, конечно, приложу все старания, чтобы освободиться.

У меня невольно вырвалось: «Эх!» – и он, должно быть, услышал, потому что сразу заторопился:

– Я, собственно, позвонил вот зачем: я там оставил пару туфель, так не затруднит ли вас распорядиться, чтобы мне их прислали. Понимаете, это теннисные туфли, и я без них прямо как без рук. Пусть пошлют на адрес…

На чей адрес, я уже не слыхал – я повесил трубку.

А немного спустя мне пришлось постыдиться за Гэтсби – один из тех, кому я звонил, выразился в том смысле, что, мол, туда ему и дорога. Впрочем, я сам был виноват; этот господин принадлежал к числу самых заядлых любителей позубоскалить насчет Гэтсби, угощаясь его вином, и нечего было звонить такому.

Наутро в день похорон я сам поехал в Нью-Йорк к Мейеру Вулфшиму, не видя другого способа с ним связаться. Лифт остановился против двери, на которой значилось: «Акц. о-во “Свастика”»; по совету лифтера я толкнул дверь – она была незаперта, и я вошел. Сперва мне показалось, что в помещении нет ни души, и только после нескольких моих окликов за перегородкой заспорили два голоса, и минуту спустя из внутренней двери вышла хорошенькая еврейка и недружелюбно уставилась на меня большими черными глазами.