Все семь волн

Ты уже, наверное, спишь. Уже, кажется, два или три ночи. Я сейчас вообще не пью спиртного, поэтому вино и действует на меня сильнее, чем прежде. Это всего третий бокал, а у меня уже все расплывается перед глазами. Правда, должен признаться, это большой бокал. Вино довольно крепкое — 13,5 градуса, написано на этикетке, и эти 13,5 градуса уже в моей голове, остальные 86 или 87 градусов еще пока в бутылке. Сейчас я их выпью, и в ней не останется ни одного градуса. Все будет у меня в голове. Должен признаться: это уже вторая бутылка.

Послушай, Эмми, я должен открыть тебе один секрет: ты единственная женщина, которой я пишу. Которой я пишу так, как пишу, которой я пишу, какой я есть и что у меня на душе. В сущности, ты — мой дневник. Но ты не молчишь, как дневник. Ты не так терпелива. Ты все время перебиваешь меня, отвечаешь, противоречишь мне, выбиваешь меня из равновесия. Ты — дневник с лицом, с телом и фигурой. Ты думаешь, я не вижу тебя? Ты думаешь, я не чувствую тебя? Ошибаешься. И еще как ошибаешься! Когда я тебе пишу, я достаю тебя из своей памяти и сажаю прямо напротив себя. Так было всегда. А с тех пор как я знаю тебя «лично» — ты знаешь, что я имею в виду, — с тех пор как мы в первый раз сидели друг против друга, — с тех пор (к счастью, мне никто не измерял пульс!)… С тех пор… Этого я тебе никогда не говорил; я не хотел говорить тебе это. Да и зачем? Ты замужем, он тебя любит. Он совершил грубую ошибку, он утаил от тебя правду. В общем, конечно, ошибка грубейшая. Но ты должна его простить. Твое место — в семье. Я говорю тебе это не как консерватор — я совсем не консерватор. Ну, может, у меня немного консервативный взгляд на определенные ценности, но я не консерватор, нет!

На чем мы остановились? Да, Эмми, твое место — в семье, потому что это твоя семья. А мое место — рядом с Памелой. Или ее место рядом со мной, все равно. Нет-нет, я не пришлю тебе ее фотографию. Я не смогу это сделать, для меня это слишком… Я не хочу выставлять ее на витрину, понимаешь? Зачем? Эмми, она не такая, как ты, но она любит меня, и мы сделали свой выбор, мы будем счастливы, мы подходим друг другу, у нас есть будущее, поверь мне. Ничего, что я пишу тебе это? Ты не сердишься?

Эмми, нам с тобой давно уже надо было расстаться. Так вести дневник невозможно — это же невыносимо. Ты все время смотришь на меня (ты бы написала: «Ты смотришь на меня так… так… так…»). И я вижу, как ты смотришь на меня, когда говоришь так… так… так… И что бы я ни говорил, как бы долго я ни молчал — ты смотришь на меня своими глазами-словами. Каждая твоя буква подмигивает мне так… так… так… Один раз так, другой раз так, третий раз так… В каждом слоге — твой взгляд…

Эмми, Эмми… Это была жуткая зима. Никакого «веселого Рождества и счастья в новом году» ни от какой Эмми Ротнер. Я уже действительно решил, что все кончено. Ты написала «КОНЕЦ» после той ночи. Эта ночь — а потом еще и «КОНЕЦ»… Не «конец», а «КОНЕЦ» — это уже было выше моих сил. Я списал тебя. Все исчезло, ничего не осталось. Никакого дневника. Никаких дней для дневниковых записей. Это было омерзительно пустое время. Можешь мне поверить. А Памела любит меня, я уверен.

Эмми, я спрашиваю тебя, ты помнишь эту ночь? Нам нельзя было это делать. В тебе было столько злости, столько ожесточения, столько горечи, и все же ты была такой… такой… такой… Твое дыхание над моим лицом, в моих глазах — оно прожигало меня насквозь. Может ли близость быть еще ближе? Сколько раз я мечтал об этом, видя одни и те же картины! Вот так сплестись, крепко-накрепко, и застыть навсегда… Только чувствовать твое дыхание.

Пожалуй, мне лучше закончить это письмо. Я немного пьян. Вино — крепкое, плевать, сколько там в нем градусов. Эмми, еще пятнадцать ночей — я подсчитал, — и приедет Памела. И начнется новая жизнь. Ты бы сказала «отрезок», я говорю: жизнь. Но я не консерватор. Ну, может, у меня немного консервативный взгляд на определенные ценности. Твоя жизнь — это Бернард и дети. Не отрезай ее. Тому, кто живет отрезками, не хватает широты, размаха, от него ускользает смысл целого. Он живет маленькими, вялыми, маловыразительными кусками. В конце концов он остается обделенным во всем. Твое здоровье!

А сейчас — будь что будет, я целую тебя, мой дневник. Не смотри на меня так, пожалуйста!!! И прости мне подобные мейлы. Я сейчас переживаю не самую лучшую свою фазу. Далеко не самую лучшую. И я немного пьян. Не сильно, чуть-чуть. Так, все, стоп, заканчиваю. Отправляю.

Конец.

Не КОНЕЦ, а конец.

Твой Лео

На следующее утро

Тема: Еще четырнадцать ночей

Дорогой Лео!