Все страхи мира

Значит, мир? При продолжающемся существовании Израиля? Что же тогда стало результатом его жертв, его усилий, жизней сотен, тысяч борцов за свободу, погибших от пушек и бомб израильтян? За что они отдали свои жизни? Ради чего принес в жертву свою жизнь сам Куати? Теперь ничего не остается, как умереть, подумал он. Ведь отказывал же себе во всем. Мог бы жить жизнью обычного человека, с женой и сыновьями, хорошей работой, мог бы стать врачом, или инженером, или банкиром. Он знал, что обладает незаурядным умом и мог бы добиться успеха в любой сфере человеческой деятельности, которую выбрал бы, сочтя ее достойной приложения своих сил, — но нет, он выбрал для себя самый трудный путь. Целью его жизни стало создать новую нацию, найти дом для своего народа, возвратить ему человеческое достоинство, которого он заслуживал. Ему хотелось вести свой народ и одержать победу над захватчиками.

Чтобы его помнили.

Целью жизни для него стало именно это. Видеть несправедливость может каждый, но исправить положение способен лишь тот, кто войдет в историю, изменит ее течение, может быть, не в качестве главного героя, а просто человека, освободившего маленькую нацию…

Нет, это не правда, признался Куати. Для достижения такой задачи нужно бросить вызов великим державам, американцам и европейцам, которые навязали свои предрассудки его древней родине, а сделавшие такое не останутся в памяти как маленькие людишки. Если бы ему удалось добиться своей цели, его запомнили бы как равного среди великих людей, поскольку великие свершения принадлежат великим людям, а великие люди навсегда входят в историю. Но чьи свершения запомнит теперь история? Кто что отвоевал — или кого победил?

Нет, это невозможно, повторял себе командир. И все-таки его желудок утверждал обратное, когда он читал текст договора с его сухим официальным языком. Неужели палестинский народ, его благородный храбрый народ, поддастся на эту приманку, соблазнится этой подлой ложью?

Куати встал и пошел в туалет. Его снова тошнило. Это, мелькнула мысль, когда он склонился над унитазом, и есть ответ на вопрос. Через некоторое время Куати выпил стакан воды, чтобы смыть отвратительное ощущение рвоты во рту, но оставалось другое ощущение, которое смыть было невозможно.

* * *

На другой стороне улицы, в другом доме, принадлежавшем организации, Гюнтер Бок слушал передачу станции «Немецкая волна». Несмотря на свои политические взгляды, где бы он ни находился, Бок всегда думал о себе как о немце. Да, конечно, немецкий социалист-революционер, но все-таки немец. Радио сообщило, что у него дома — в его настоящем доме — было тепло, ясное безоблачное небо, прекрасный день, когда так приятно прогуливаться вдоль Рейна, держа Петру за руку и…

Слова, донесшиеся из радиоприемника, ледяными пальцами сжали его сердце.

«Убийца Петра Хасслер-Бок, приговоренная к пожизненному заключению, была обнаружена сегодня у себя в камере повешенной. Судя по всему, это явное самоубийство. Жена скрывшегося террориста Гюнтера Бока, Петра Хасслер-Бок, была осуждена к пожизненному заключению за зверское убийство Вильгельма Манштейна. Ей было тридцать восемь лет.

Возрождение футбольного клуба Дрездена поразило многих болельщиков. Во главе со звездой немецкого футбола Вилли Шеером…»

В темноте комнаты глаза Гюнтера расширились. Не в силах даже смотреть на освещенный индикатор радиоприемника, он повернул голову к открытому окну и устремил взгляд к вечерним звездам.

Петра мертва?

Он знал, что это правда, и не пытался убедить себя в обратном. Это было вполне возможно… более того, неизбежно. Явное самоубийство! Ну конечно, именно так совершили самоубийство все члены группы Баадер-Майнхоф, особенно один, который застрелился… тремя выстрелами в голову. В то время среди западногерманских полицейских ходила шутка о том, как самоубийца сжал пистолет смертельной хваткой.

Бок знал, что его жену убили. Его жена, его прелестная Петра мертва. Его лучший друг, самый верный товарищ, его возлюбленная. Мертва. Гюнтер понимал, что это сообщение не должно было так потрясти его. Разве можно было ожидать иного? Им пришлось убить ее. Она была связующим звеном с прошлым и потенциально опасным связующим звеном с социалистическим будущим Германии. Убив Петру, они только упрочили политическую стабильность новой Германии, четвертого рейха.