Все свои. 60 виньеток и 2 рассказа

Была и попытка соавторства. Е. М. с симпатией наблюдал за нашими со Щегловым исследованиями по поэтике выразительности и в какой-то момент предложил попробовать сделать что-то вместе. Это вылилось в регулярный вечерний семинар у него дома с участием его учеников С. Ю. Неклюдова и покойной Е. С. Новик. Ежедвухнедельные встречи были лестны, интересны, поучительны, полны взаимного уважения и удовольствия – и кончились абсолютно ничем. То есть ничего совместного придумано не было, две стороны остались, как говорится, при своих и разошлись самым дружественным образом. Но хоть такое было – приятно вспомнить.

После перестройки Е. М. получил полное признание, возглавил собственный институт, безо всяких NN, и я, наезжая в Россию, смог выступать «у него» – не дома, а в ИВГИ, ведущем научном центре России.

Он умер в 2005‐м, в год, когда не стало многих – еще до прихода очередного безвременья.

Не говори с тоской: их нет;Но с благодарностию: были.

Очки

Перелет из Москвы в Л. А., которому предстояло оказаться, как сейчас говорят, знаковым, тянулся томительно, но в целом проходил беспроблемно, если не считать моей перистальтической озабоченности, осложнявшейся тем, что, сидя у окна, я должен был каждый раз тревожить не только Ладу, но и нашего внушительных размеров соседа, едва умещавшегося в кресле с краю. Впрочем, он всегда предупредительно вставал или разворачивался ногами наружу, и я, акробатически перемахнув через Ладу и протеически прошуршав мимо него, отправлялся на поиски свободного туалета, а заодно и на оздоровительную разминку вдоль салона. Время от времени мои вылазки облегчались тем, что совпадали с его позывами. В общем, все шло ни шатко, ни валко, никак не предвещая судьбоносной пуанты.

Первым знамением семиотической искушенности развертывающегося сюжета стала разочарованная реакция нашего мясистого соседа на Ладино вегетарианское меню – по профессии он оказался мясником. Лада заверила его, что в земной своей жизни она вполне плотоядна.

Очки я на время полета обычно кладу в футляр и убираю подальше, но однажды, после попыток посмотреть фильм на мини-экране, этого не сделал и на очередную прогулку вышел в очках. Я посетил – без особых, увы, результатов – свою любимую, как правило уютно пустовавшую, кабинку в хвосте самолета, пошагал туда-сюда по проходу, а, вернувшись на место, констатировал сначала успокоительное отсутствие соседа в его кресле, а затем огорчительное – очков у себя на носу.

Я сразу вспомнил, что снимал их в туалете, и устремился туда, мысленно взвешивая шансы на успешное с ними воссоединение. Надо сказать, что мой опыт изобилует счастливыми исходами подобных коллизий[68], и не далее как за неделю до отлета я оставил свой велосипедный шлем на скамейке перед банком, где долго ждал, пока Лада обменяет доллары, а когда она наконец выскочила оттуда, возмущенная жульническими речами кассира – разрекламированный снаружи приличный курс он объявил действительным «только для опта», – она не могла говорить ни о чем другом, и я совершенно забыл о шлеме, но когда через полчаса спохватился и вернулся, то нашел его нетронутым на той же скамейке. (Шлем, правда, старый, надтреснутый и вообще неказистый, так что соблазн похитить его невелик.) Окрыленный удачей, я предложил развить ее, обменяв-таки деньги по выгодному курсу, однако Лада воспротивилась самой идее оставлять благородную валюту в этом хамском учреждении.

Но к делу. Моя заветная кабинка оказалась занята и занята прочно. Прождав неправдоподобно долго, я даже подумал, что в ней, может, никого и нет, а надпись «Занято» высветилась по ошибке. Но тут я заметил, что за дверью происходят какие-то странные передвижения, знак «Занято» временами зеленеет, потом опять краснеет, и почуял, что там ворочается кто-то непропорционально крупный – возможно, мой габаритный сосед. Прошло еще некоторое время, знак «Занято» то зеленел, то краснел, но вот послышался звук спускаемой воды, дверь открылась и – дальнейшее превзошло все ожидания.

Собственно, мои количественные предположения отчасти подтвердились: вышел, хотя и не наш мясник-тяжеловес, но и не обычный одинарный посетитель, а в известном смысле двойной – и какой! На пороге появилась стройная молодая женщина с одухотворенным еврейским лицом, ребенком на одной руке, искомыми очками в другой и моим именем-отчеством на устах.

– Александр Константинович, – заговорила эта мадонна с младенцем, – я сразу поняла, что очки ваши. Он хотел с ними поиграть, но я сказала, нет, нет, не трогай очки Александра Константиновича.

Эффект был ошеломляющий – неожиданный, но всегда желанный. Вот она, слава!.. В общественном месте, черт знает где (а впрочем, некоторым образом на небе), тебя узнает первый встречный (а впрочем, как бы небесное созданье), твои священные атрибуты оберегают от осквернения, благоговение перед твоим именем внушают детям…

Однако ситуация отдавала каким-то странным «дежавю», чем-то подозрительно, как-то несолидно знакомым. Но чем? Я терялся в догадках.