Все точки над i

Я попыталась вспомнить, сколько раз за последний год виделась с малышом. Набралось негусто. Он смотрел серьезно, избегал моих рук и то и дело бежал к отцу. Они были очень похожи, и Рахманов невероятно гордился этим. Рассказывал о его шалостях и громко смеялся. Легким шлепком отправлял его обратно, шепнув: «Иди, поиграй с Юлей». Он был уверен в своей правоте и гордился своим благородством с ней, оттого так удивился, когда Надежда Степановна увела Колю спять, а я подошла к нему и сказала:

– Я тебя ненавижу.

И поспешила уйти, уловив краем уха, как он возмущенно говорит Антону:

– Слышал? Теперь ты сам убедился, что она совершенно не ценит хорошего отношения.

Однако убежденность в моей неблагодарности не помешала ему явиться ко мне уже на следующий день как ни в чем не бывало. В общем, выходило: моя жизнь вновь идет по накатанной колее. Еще две недели в газетах и по телевидению на все лады обсуждали гибель Елены, потом ее имя упоминали все реже, пока о ней совсем не замолчали. Список нераскрытых убийств пополнился ее фамилией, и, похоже, этому никто не удивился. Да и чему удивляться? В этом мире каждую секунду кого-нибудь убивают.

Размышления о ее гибели завели меня в тупик, и встреча с Долгих отнюдь не внесла ясности. Мы столкнулись в конторе Рахманова. Олег позвонил мне, чтобы справиться о моих планах, у меня их не было. На какое-то срочное дело он собирался потратить минут сорок, а потом намеревался где-нибудь поужинать, вот и предложил мне заехать за ним в офис.

Рахманов в своем роскошном кабинете сновал вдоль длинного стола и диктовал что-то секретарше, даме бальзаковского возраста, элегантной и очень деловитой, которая в нем души не чаяла. Он ей платил большой привязанностью, про деньги, конечно, тоже не забывал. Ее любовь от этого лишь усиливалась, каждому его слову она внимала с видом прилежной ученицы, рождая в нем вдохновение. Временами он так вдохновлялся, что не мог остановиться. Она после подобных припадков словоблудия неизменно сообщала всем в конторе: «Горжусь, что мне посчастливилось работать с таким человеком», и слезы умиления неизменно появлялись в ее подслеповатых глазах. Меня она терпеть не могла, я платила ей взаимностью, о чем она прекрасно знала. Заметив меня, дама слегка подняла бровь и вздохнула. Неразумную связь со мной она считала единственным недостатком Рахманова, впрочем, извинительным. В ее взгляде, обращенном ко мне, читалось что-то вроде: «Кто их поймет, этих мужчин, даже лучшие из них ведут иногда себя как избалованные дети». Она презрительно усмехнулась, оценив мой костюм, с ее точки зрения, совершенно неприличный, и дорогое пальто, купленное, безусловно, на его деньги. «Неблагодарная дрянь, – говорил ее взгляд. – Можешь сколько угодно вертеть хвостом, Рахманов на тебе все равно не женится». Я лучезарно улыбнулась ей и сказала громко:

– Здравствуйте, Амалия Кондратьевна.

Она в ответ кивнула. Рахманов, проносясь мимо, указал мне на кресло, продолжая диктовать. Амалия Кондратьевна обратила к нему вдохновенный лик и принялась строчить в блокноте. Я немного поскучала в кресле.

– Если вы надолго, я лучше подожду тебя в ресторане.

– Мы уже заканчиваем, – поспешно ответил он, а дама поморщилась.

С ее точки зрения, меня и на порог пускать не следовало. Сделав еще два круга вокруг стола, Рахманов наконец заткнулся.

Тут дверь открылась, и в кабинет вошел Долгих. Амалия Кондратьевна расцвела улыбкой и привстала со стула, выражая переполнявшие ее чувства легким приседанием. Долгих кивнул ей и тут увидел меня.

– Здравствуйте, Юля, – сказал он, сделав шаг мне навстречу, потом сгреб мою руку и поцеловал со словами: – Прекрасно выглядите.

– Вы тоже неплохо, – ответила я.

Рахманов одновременно с Амалией поморщились, Долгих улыбнулся, в отличие от них, не сочтя мои слова издевкой. Я и не думала ерничать, хотя выглядел он не то чтобы очень хорошо. Седины в волосах прибавилось, глаза смотрели устало, с легким презрением, точно все, что его окружало, давно и основательно ему надоело. А мне в голову пришла нелепая мысль: интересно, он счастлив? Или все, что он делает, успело превратиться в рутину, и он плетется по жизни без чувств, без радости, без надежды, как я по своей? «Ты еще пожалей его», – мысленно фыркнула я.

– Как ваши дела? – спросил он, а я, признаться, удивилась: что это ему вздумалось затевать светскую беседу?

– Побойтесь бога, – ответила я. – Какие у меня могут быть дела?

– Тогда вы счастливый человек, – засмеялся он.

– Не спорю. – Не знаю, что за черт дернул меня продолжить: – Слышала о постигшем вас горе, искренне сочувствую.

Вот что ему точно было ни к чему, так это мое сочувствие. Лицо его мгновенно изменило выражение. Взгляд застыл, он смотрел мне в глаза, но ни одна мышца на лице не дрогнула. Он смотрел так очень долго, и окружающие почувствовали неловкость, все, кроме меня. Я стояла совершенно ошарашенная, потому что видела в его глазах нестерпимую боль, боль, от которой каменеет лицо, а взгляд становится пустым, как у слепца.