Все в саду

Обычно строгий, Карл был возбужден и весел. Красный и разомлевший от вина, он полез к Ольге Ивановне обниматься и сообщил, что на будущий год их сад станет русским лесом. Еще он сказал, что нашел очень дорогого ландшафтного дизайнера, обошедшегося ему в “бон бон”. Тот предложил создать в саду искусственные холмы, чтобы было как в Москве. Карл сказал, что Ольга Ивановна могла бы придумать холмам названия, и полез к ней целоваться. В ужасе она оттолкнула его и, назвав лягушатником, велела обозвать холмы БРАТСКИМИ МОГИЛАМИ. Мужчины рассмеялись и нашли ее идею замечательной, а она в ярости опять убежала к себе.

Она хотела поскорее заснуть, чтобы не слышать хохота мужа и садовника. Заснуть, чтобы быстрее проснуться в другом дне, когда дом будет пустой и никто ей не станет мешать разводить в лейках соль. Спать! Спать! Спать!

Она наконец заснула и стала смотреть сон про другой рай.

Наутро Карл жены не видел ни за завтраком, ни в ее кабинете, в котором она имела обыкновение сидеть еще до того, как он проснется. Не вышла она и на обед. Карл часто ужинал один и только ради интереса попросил горничную сходить за мадам.

Умерла она еще ночью от передозировки снотворными, как сказал врач, и потому к вечеру была уже совершенно окоченевшей.

Карл похоронил ее, как было положено у нее на родине, на третий день, в одном из холмов своего сада.

Всё время до похорон он проплакал и велел срезать всю сирень, которой сам укрыл ее могилу. Глядя на густой лиловый ковер, он подумал, что сирень в этом году удалась. В тот же день он улетел в Сахару.

Молодильные яблоки

Екатерина Златорунская

А был ли это сад?

Аня уже не помнила, но мама называла это место садом. Они приезжали к бабушке в деревню, вдвоем, без папы, хотя и он тоже, но быстро уезжал обратно. Возле дома – огород, а через дорогу от дома сад. Осенью он тлел, сырел и чах, стоял запущенный, яблони непри-бранными, и долго гнилой запах вился вокруг как душа над истлевшим телом.

Зимой же стоял, закованный в снежные латы, метели налетали на него и рвали во все стороны.

Летом он цвел, цвел, как некрасивая женщина в минуты любви и нежности: странный, неловкий, засаженный криво, выдранный с боков, заросший крапивой, травой, обведенный покосившимся забором, но пахнущий, цветущий, плодоносящий.

Росли вишневые деревья, но не чеховские – девушки в платьях, а гнутые прутья, с красными волчьими вишенками, в которых жили червяки и оставляли после своего ухода маленькие ранки, черные точки.

Червяки жили и в яблоках.

Яблони были высажены далеко за баней, в первых рядах светло-серые стволы, матовые коричнево-оливковые листья, круглоголовые кроны, а дальше – кудрявые, пыльные, сухие, паслись за оградой забора, как дикие кони. Туда вглубь идти нельзя. Под паутиной ветвей жили две птицы, похожие на ворон, но не вороны: одна с белым клювом, ходила, подгибая ноги, и переворачивала яблоки с румяного бока на гнилой, топленый, мятый, пузырчатый, а другая сидела на ветке и смотрела по ночам на Аню.

А за старыми яблонями начинался ведьминский лес и всё в нем было перепутано – ветви деревьев, прутья кустарников, всё сухое, сломанное, переплетенное, и никто там не жил, даже ветер. А за ведьминским лесом – сад, и в том саду яблони с молодильными яблоками, и если пройти через вороний пост, лабиринт ветвей ведьминского леса, через сон, мор, то можно попасть в этот сад и сорвать яблоко, всё внутри золотое, и золотая слеза закруглится и покатится с надкуса по губам.

Но все эти походы ночью, во сне, днем всё пряталось. Яблони стояли широкие, как крестьянские бабы, и Аня делила яблоки на летние и осенние. Летние – округлые, широкие, бело-зеленые, под скользкой кожицей мякоть в тонких сероватых трещинках. Мама называла их имя, Аня не понимала, ей слышалось пахучее, из тонкой серой бумаги слово “папироски”, а сами яблоки пахли травой.

Еще зрели яблоки, которые мама называла звездочками, сизые, с восковым налетом, темно-красные, и под их под кожицей текла бедно красная кровь.

Из летних яблок варили варенье, как и из смородины и малины. Смородина – черная, белая, красная, звенела как стеклянные шарики, внутри дрожали застывшие черные бусинки.

А малина – абрикосовая, пурпурная, бордовая, в белых усиках, мерещилась невиданным дрожащим от ветра насекомым, и страшно было глотать, и сладко.

Издали выглядывал крыжовник, его варили вместе с яблоками на варенье. Крыжовник был кислым, несмотря на сходство с виноградом. Зеленый казался воздушными шариками с полосками, а розово-красный – головками птиц с крошечными клювиками.

Цветы росли отдельно, как разбрызганная на ковер краска – золотая, синяя, пурпурная. В цветах жили мухи.

И хотя сад был окружен забором, он куда-то уходил прочь своими ветвями, травой, стелился дальше, сплетался с другим близким ему миром, и границы между ними были зыбки.