Все возможно, детка

Дорогой я.

Хреново мне. Нет, кроме шуток, меня сегодня действительно здорово обидели. Дело было так: я понял, что вчера вел себя не лучшим образом по отношению к Люси, и решил загладить вину и показать ей, что столь ценимые ею эмоции мне также не чужды. Короче говоря, я послал ей в офис несколько роз и надиктовал в качестве приложения коротенькое сообщение на открытку. Я сказал, что она прекрасна и намекнул, что, так сказать, жду не дождусь встречи с ней. Мне показалось, что все это — цветы и записка — должно ей понравиться. Я даже предположил, что когда вернусь домой, она бросится мне на шею и… Но нет, ни хрена подобного. Ни радости, ни благодарности, ничего. Люси просто сделала вид, что ничего не заметила! Мы, мол, каждый день обмениваемся букетиками и игривыми записочками. Когда я пришел, она оторвалась от своего дневника только для того, чтобы сказать «привет», а когда закончила писать, начала громко ныть по поводу того, как ей, видите ли, надоел этот их новый актер Карл Фиппс.

По-моему, она от него без ума Я просто уверен, что не все тут чисто.

В какой-то момент я предположил, что цветы ей почему-то не доставили. Ну, я и спросил, не обнаружила ли она сегодня утром у себя на рабочем столе какого-нибудь сюрприза.

Могу поклясться: услышав мой вопрос, Люси побледнела.

— Что? — переспросила она. — Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал? Ты что, с Шейлой созванивался? Это она тебе растрепала…

— Ни с кем я не созванивался, — ответил я и пояснил: — Я просто хотел узнать, получила ли ты сегодня утром мои розы.

Я, кажется, упоминал, что Люси побледнела? Так вот, по сравнению с тем, какой она стала теперь, до этого она была просто румяным пупсиком. Зато теперь я знаю, что понимается под выражениями «побелеть как полотно» или даже «как смерть». Именно это и приключилось с Люси, у которой к тому же явно подкосились ноги и затряслись руки. Бедненькая, это все из-за ее переживаний по поводу болезней чужих детей и отсутствия своих. Отдохнуть бы ей надо, отвлечься.

— Розы… так это от тебя? — шепотом спросила она.

— Ну да. Розы и игривая такая записочка. Ты их получила?

— Да… да… — Голос Люси прозвучал не громче, чем у умирающего от удушья хомячка. — Я их получила.

После этого она оживилась, но не скажу, что это оживление меня обрадовало, поскольку оно немедленно переросло в истерику.

— Какого черта? — кричала она. — На кой хрен ты это мне послал? Господи, да еще эта записка! Ничего умней не придумал — предлагать всем на обозрение такую похабень. Какой же ты идиот! Идиот, идиот, идиот.

Ну вот, значит, на этом диалог и закончился. Пока она продолжала кричать, я счел за лучшее свалить из дома. Ничего не скажешь, славненько поговорили. Ноутбук я взял с собой и сейчас сижу в пабе и совмещаю приятное с полезным. Интересное наблюдение: под выпивку вроде бы даже неплохо пишется. Честно говоря, не ожидал я, что сегодня меня так обломают. Она ведь только и делает, что хнычет по поводу отсутствия внимания с моей стороны. Все время намекает, что было бы неплохо, если бы я время от времени демонстрировал те чувства, которые к ней испытываю. («Ты меня любишь? Ну сделай так, чтобы я увидела, что ты меня любишь. Сделай что-нибудь приятное, чтобы я поняла, как ты ко мне относишься». Всю эту чушь она несет постоянно, становясь особенно говорливой в те редкие минуты, когда я пытаюсь посмотреть телевизор — и то не для развлечения, а по работе.) И вот, стоило мне сделать что-то, на мой взгляд, чувственное и романтичное, как на меня сразу же начинают орать.

Заранее готов извиниться за то, что сейчас напишу. Прекрасно понимаю, что неправ и что так говорить нельзя. Да что там говорить — так даже думать нельзя, но все же я позволю себе выразить эту мысль: чертовы бабы!

Дорогая Пенни.

Я хочу УМЕРЕТЬ Я ПРОСТО ХОЧУ УМЕРЕТЬ.

Дорогой Сэм.

Сегодня — первый день на новой работе. Для начала (неплохо, ничего не скажешь) мне пришлось встать в пять утра — сегодня у меня контрольное прослушивание утренней программы вместе с новым начальством. Дурдом какой-то. Люси сподобилась подать мне чашку чая, что с ее стороны очень даже мило. Впрочем, большой жертвы она ради меня не принесла, потому что — есть у меня такое предположение — она и не ложилась. Когда я наконец продрал глаза, она ласково поцеловала меня и поблагодарила за вчерашний букет. Она даже извинилась за то, что наговорила мне вчера вечером, и попыталась объяснить, что всему виной ее нервное напряжение в связи с надвигающейся лапароскопией и прочими сопутствующими неприятностями. Я сказал, что ничуть не обижаюсь, попросил ее поменьше волноваться, и вроде бы все как-то разрядилось и успокоилось, хотя, по правде говоря, не могу сказать, что то чувство единства и близости с Люси, которое, пожалуй, и было для меня синонимом слова «счастье», вернулось ко мне в полной мере.