Все впереди

На фоне пластикового бытия, голой рационализации жизни, неестественным, точнее — противоестественным образом коснувшейся даже жизни детей, что особенно остро чувствует и переживает Медведев, человек без прошлого, без духовных связей с народом, — это человек без корней, человек без настоящего и будущего. Нет нравственных тормозов — нет самой нравственности, внутренне одерживающей и облагораживающей человека силы, сообщающей его помыслам и поступкам совестливое и созидательное начало. Оттого-то так легко пала Люба, оттого и Париж заразил ее злобой и агрессивностью, прорывавшейся во внезапных вспышках, унизительных для Медведева. Последнее, впрочем, закономерно: страдает больше не тот, кто вершит зло, а тот, кто понимает, что есть зло.

Кажется, А. Герцену принадлежит мысль о том, что тинистый слой мещан не определяет судьбу нации. Не из этого ли исходил А. Чехов, всю жизнь разоблачая мещанство, срывая с него одежды пристойности, но главным и преимущественным образом высмеивая? Однако же вот выходит, и до сих пор не разоблачил, не сорвал, не высмеял… Конечно, неверно было бы обвинять Чехова в грехах нынешнего мещанства — теперь оно совсем другое. Но иногда говорят, что от Чехова пошло некое снисходительное, полуусмешливое, отчасти даже и легковесное отношение к пороку, достойному каленого железа. Действительно, есть в такой иронии обратная сторона, на которую мы, перешагнувшие лестницу сословий, как-то не обращаем внимания, не придаем ей значения. Может быть, это следует назвать обратным эффектом, психологическим парадоксом, но высмеянные Чеховым пороки, легонько высеченные публично, публично же и осмеянные, именно через общий смех, через иронию общественного понимания как бы получали права гражданства. Оказывалось, над пороком можно смеяться, но его можно и иметь, недостаток становился словно бы извинительным, от него не требовалось избавляться.

Это а-ля «чеховское» влияние надолго останется в литературе, оно и до сих пор дает себя знать томами и томами антимещанской прозы, с какой-то благополучной незаметностью перешедшей в разряд так называемой бытовой прозы. Дело доходит, действительно, до смешного, когда современный мещанин описывается чуть ли не со слезами умиления. Если же говорить серьезно, то литература утеряла, за редким исключением, утратила критический подход, критическое отношение к мещанству. Штампуя стереотипы, она непроизвольно закрепляет жизненные права и принципы мещанства.