Всё, всегда, везде. Как мы стали постмодернистами

Рушди:

Что делать мне? Его смертный приговор — самая ужасная рецензия.

Хомейни:

Нести чушь о Священном Писании — не самая разумная манера поведения.

Рушди:

Всё, чего я хотел, это получить Букера, ребята. Не позволяйте ему перерезать мне глотку и выколоть глаза, о, о, я в прострации.

Хомейни:

Я не вправе допускать подобного святотатства, осквернения, оскорбления, — пока я лидер этой нации.

К этому моменту Дэвид приносит унизительные извинения перед группой муфтиев, которые взамен убеждают аятоллу отказаться от фетвы. В конце эпизода Ларри покидает театр только для того, чтобы быть замеченным на улице иранцем, который не знает, что фетва была отменена, и начинает преследовать его, пока идут титры.

Таким образом, комедийный сценарист и актер Ларри Дэвид создал симулякр столкновения цивилизаций, превращая реальную угрозу убийством в развлечение; ввергая религиозный фанатизм в пучину бездонной иронии; и давая возможность пережившему фетву пошутить о положительных сторонах этого опыта. Если существует что-то более постмодернистское, чем это, я хотел бы это увидеть.

(8) Просто пустыни. 1992. Война в Персидском заливе / Возвращение в Вегас / Кремниевая долина

I

Жана Бодрийяра притягивали пустыни. В 1981 году в Симулякрах и симуляции он писал о пустыне реальности. Он размышлял над тем, что существует три порядка симуляции. Первый порядок состоит из имитации, относящейся к оригинальной работе, такой как картина или рукопись. Эта репродукция или подделка воспроизводит оригинал, который предшествует ей. Второй порядок симулякра — это массовое производство. Нет единственной оригинальной работы, которую воспроизводили бы выпускаемые копии, и все репродукции имеют одинаковое значение. Третий порядок симулякра — это симулякр «гиперреального», который не обязательно должен иметь сходство с чем-либо в реальном мире:

Абстракция сегодня — это не абстракция карты, копии, зеркала или концепта. Симуляция — это уже не симуляция территории, референциального сущего, субстанции. Она — порождение моделей реального без оригинала и реальности: гиперреального. Территория больше не предшествует карте и не переживает ее. Отныне карта предшествует территории — прецессия симулякров, именно она порождает территорию, и если вернуться к нашему фантастическому рассказу, то теперь клочья территории медленно тлели бы на пространстве карты. То здесь, то там остатки реального, а не карты продолжали бы существовать в пустынях, которые перестали принадлежать Империи, а стали нашей пустыней. Пустыней самой реальности[407].

В 1991 году Бодрийяр писал о другой пустыне, в которой Соединенные Штаты и их союзники сражались — или якобы сражались — с Ираком диктатора Саддама Хусейна. Полемика Бодрийяра состояла из трех частей. Первое эссе, Войны в Заливе не будет, было опубликовано 4 января, когда американские политики вели военную и риторическую накачку международного общественного мнения; Войны в Заливе нет опубликовано 6 февраля, в разгар массированных ударов союзников по Ираку с воздуха в рамках операции «Буря в пустыне»; и Войны в Заливе не было

появилось после капитуляции Ирака и завершения боевых действий, 29 марта. Эти три статьи были опубликованы как во французской газете Liberation, так и по другую сторону Ла-Манша, в британской The Guardian. Выйдя отдельной книгой в мае того же года, они принесли Бодрийяру известность, хотя и довольно негативную — для критиков, нападавших не только на самого Бодрийяра и других современных французских мыслителей, но и на бессмысленность современной философии в целом, они стали симптомом интеллектуального банкротства постмодернистской теории. «Бодрийяр, несомненно, дальше всех зашел в отказе как от аргументов Просвещения, так и от всех его достижений», — писал философ и литературный критик Кристофер Норрис[408].

Для Бодрийяра использование «правила Вегаса»[409] в его риторике было сумасшедшей, но необходимой литературной стратегией. Он писал: «Доказывать невозможность войны именно в тот момент, когда она вот-вот должна произойти, когда всё больше накапливается признаков ее наступления, — это глупое пари. Но еще более глупо было бы упустить такую возможность»[410]. Он удостоился также обвинений в безнравственности, поскольку, как полагали его критики, писать о нереальности войны означало игнорировать реальные страдания. Без принятия правды и реальности критику войны не стоило даже начинать.