Всегда говори «всегда»

– Как-нибудь, но только пренебречь!

– Он меня не любил! Он специально… нарочно все придумал… Он избавился от меня!..

Снова обмякла в руках у Григория Матвеевича. Он опустил ее на капот, руку на спину положил:

– Поплачьте. Поплачьте, это поможет… Поможет пренебречь… По-всякому жизнь поворачивается, Оленька, милая.

Какая жизнь, о чем он? Нет у нее больше никакой жизни, была – да вся вышла. Был Стас, были дети, а теперь у детей мама – Зинка, а у Стаса лучший друг – Колька Васин, который ее в тюрьму засадил.

– Он обещал: отдыхать поедем. В Грецию. Я так хотела. Я только и думала что про Грецию эту. Шила и про Грецию думала. Там море, тепло… А теперь? Ничего не осталось!

Григорий Матвеевич встряхнул ее, голос сорвался на фальцет:

– Нет-с, уважаемая! Ничего у нее не осталось! У вас дети остались! Что они должны делать?!

– У них… другая мать есть. Он сказал, что им с ней… хорошо. Лучше, чем с зэчкой…

– Он сказал!.. Это ваши дети! Какая Анна Каренина у нас завелась! Что? Вот так вот и отдадите своих детей новой мамаше? В распыл пустите? Пусть как хотят живут? Сколько им лет, вашим детям?!

– Мишке восемь, а Машке четыре.

– Младенцы! Они не виноваты, что у них отец подлец! Первосортнейший подлец! Хотите, чтобы они с подлецом жили?!

– Я ничего не хочу. Я жить не хочу.

– От хотенья вашего ничего не изменится, Оленька. Вам надо сильной быть. Твердой, как скала гранитная. Бороться надо, Оленька. За детей. Все остальное в данный момент – чепуха!

Как бороться? С кем? Она слабая. Она не умеет бороться!

– Придется научиться! Выхода нет. Трусость – подлейшее качество, а нам на сегодня подлости достаточно! Вполне-с… Поднимайтесь, поднимайтесь потихоньку, Оленька. Пойдемте!

Куда? Ей некуда идти. Нет больше дома, нет семьи, ее место – тут, рядом с трупом брошенной, никому больше не нужной машинки. Она сама – такая же, отслужившая свое рухлядь.

Но Григорий Матвеевич был другого мнения. Одной рукой он подхватил сумку, другой – взял Ольгу за локоть и засеменил к трамвайной остановке.

* * *

Ветви оливковых деревьев тихонько шелестели, яркие бабочки, с воробья размером, порхали над рощей. Как же в этой Греции жарко, просто невыносимо. Сесть бы сейчас в тенечек. Но тени нигде нет, даже под деревьями. Солнце палит нещадно, все тело горит, и во рту пересохло, а укрыться негде. Страшно хочется пить…

– Пить… Пить хочется…

Григорий Матвеевич засуетился, схватил чашку, налил водички из чайника, приподнял Ольгу на подушке:

– Вот, голубушка… Попейте… Ах ты, господи, несчастье… Пейте, пейте, полегчает… При температуре надо много пить…

Ольга жадно выпила, откинулась на подушку. Лихорадочный румянец на запавших щеках, глаза мутные, руки-ноги плетьми болтаются… И вся горит.

Напугавшись высоченной температуры, Григорий Матвеевич вызвал «Скорую». Приехал врач – молодой, румяный, улыбчивый. Сказал – грипп. Рановато что-то в этом году, обычно в ноябре начинается… Велел давать Ольге антибиотики, аспирин, теплое питье – и через неделю все будет в порядке. Так и вышло. На шестой день Ольга уже сама хлебала сваренный Григорием Матвеевичем куриный бульон из мисочки – куриный бульон при гриппе первейшее средство, всем известно.

Доела, отставила мисочку.

– Григорий Матвеевич, а где мои вещи?

Вещи ее, выстиранные и выглаженные, лежали на стуле, тут же в комнате.

– Вон они, Оленька, дожидаются вас.

Ольга сунула ноги в тапки, зашаркала к стулу. По пути ее сильно качнуло, она ухватилась за диван, постояла немного, тяжело дыша.

– Голубушка моя, куда вы собрались? Доктор вам постельный режим прописал, у вас может воспаление легких случиться! Вы должны лежать и выздоравливать.

– Я должна увидеть детей, Григорий Матвеевич.

Он пытался Ольгу отговорить, а когда понял, что никакими уговорами тут не поможешь, заявил решительно:

– Одну я вас не пущу, так и знайте!

…Родители Стаса, выйдя на пенсию, окончательно поселились на даче. Когдатошняя щитовая бытовка давно уже превратилась в крепкий двухэтажный дом с резными наличниками и спутниковой антенной на крыше, которой отец Стаса страшно гордился. И отопление в доме имелось от котла, и тесовый трехметровый забор, и собака Буран на цепи – все как полагается.

Светлана Петровна как раз выставляла на стол пирог, когда Буран во дворе зашелся лаем. Светлана Петровна выглянула в окошко. Буран без толку лаять не станет. Это не какой-то вам пустобрех, настоящий сторожевой пес кавказской породы, Стас три года назад за него страшные деньги отдал. Светлана Петровна сына отругала – зачем, мол, потратился, но сама была довольна. Дом у них, как говорится, – полная чаша. И телевизора два, и ковры, и золото, и шуба у нее, вон, каракулевая, муж из-за границы привез. Он тогда начальника городской администрации возил, а тот ему путевочку выделил в Болгарию, вот оттуда и привез шубу-то. Уж десять лет, а все как новая…

За воротами, под фонарем, топтались двое. На алкашей вроде не похожи, хотя кто их теперь разберет, швали разной развелось… Светлана Петровна задернула шторку. Бог с ними. Сунутся – Буран их враз порвет.

В ворота заколотили. И чего неймется?