Всегда и завтра (рассказ)

Действительно, Таня, пройдя за три года в Петербурге все круги коммунальных мытарств и финансовой нестабильности, залезла в долги по кредиткам, недавно вернулась к родителям и осваивалась сейчас заново в родном городе. Увидев Колю она остолбенела: три года назад примерно в такую же меланхоличную осеннюю пору на том же месте она видела его в последний раз, в той же одежде, позе, с такой же почти скуренной сигаретой во рту. Для неё, чьё время шло линейно, это был редкий опыт, когда оно замкнулось, зациклилось. Коля же, чьё время давно уже двигалось по кругу, в котором года-циклы состояли из циклов-дней, остался спокоен, лишь его обычно тусклый взгляд оживился от возможных перспектив.

– Коля!

– Привет, Таня, как ты?

Во время приветственного объятия Коля убедился, что от Таниного тела, как и в прошлый раз, исходит приятная теплота, а от волос мягкий, чуть терпкий запах.

Слово за слово, они двинулись в бар «451», называемый постояльцами просто «Один», письменно и вовсе «1». Погода стояла тёпло-прохладная, почти безветренно, чуть сырой, но свежий воздух, листья, местами ещё зелёные, местами уже жёлтые и красноватые, всех оттенков, на деревьях, по пути вниз, на асфальте под ногами, но не сплошным покрывалом, а будто сильно продырявленной, почему-то разноцветной рыбацкой сетью, накрывшей весь город. Начинало темнеть, для полноты ощущений не хватало горьковатого вкуса тёмного свежего пива.

Чтобы попасть в бар, нужно было свернуть с главной улицы в проулок, зайти в неприметный двор, пройти его наискосок и через дверь, не видную со стороны арки, спуститься в подвальное помещение. Хозяин бара, известный в узких кругах К.Е., постарался сымитировать атмосферу постапокалиптического бункера. Над спускающейся вниз лестницей висела тусклая, постоянно мерцающая резкой желтизной лампа. Мерцание было частью атмосферы: К.Е. на коротком шнуре подвесил к потолку старую, запылённую люстру, удалил из патрона металлическую гильзу, так что лампа как-то держалась в керамическом корпусе, от качания люстры контакт то появлялся, то отходил.

Обстановка внутри грубая, аскетичная. По стенам голый старый кирпич, в полдлины дальней от входа простая барная стойка: голое, нелакированное и некрашеное дерево, уже равномерно покрытое каплями пролившегося алкоголя. Рядом со стойкой высокие деревянные стулья. Вдоль стен обычные, такие же деревянные квадратные столы, обставленные сиденьями, собранными из грузовых поддонов с поролоновыми прокладками для мягкости. В зале полутемно, несколько конусообразных люстр с жёлтыми лампами над «баркой», такие же над столами, расположены нарочно довольно низко, так что каждый может подвинуться поближе и попасть в общее освещаемое пространство, либо откинуться назад и пропасть в полумраке, один или с тем, кто рядом. Ещё лампа побольше над центром зала и одна над небольшой сценой в левом дальнем углу.

 Несмотря на запрет курения в общепитах тут курили; не нравится – иди в другой бар. Так не было задумано, но внизу не ловила связь, так что посетители не могли пялиться в свои телефоны и общались друг с другом. Простые, но хорошие напитки: пиво, тёмное и светлое, фильтрованное и нет, всегда свежее, водка, хорошая, не премиальная допустим, просто хорошая, отличный самогон, который нелегально гнала бабушка К.Е., хранившая секреты мастерства ещё со времён антиалкогольной компании Горбачёва. Стопка самогона, попадая внутрь, взрывалась маленькой бомбочкой и распространяло волну тепла по всему телу, конечностям, отдавало веселящим хмелем в голову. Простая же кухня: повар мог нарезать к водке сальца или малосольных огурчиков, поджарить яичницу с сосисками и зелёным горошком, фирменное блюдо – жареная свинина с картошечкой, хорошенько проперчёная, с лучком, зеленью, ломтем свежего ржаного хлеба и домашней термоядерной горчицей, подавалось на сковороде; Коля брал, если пропускал домашний ужин.