Всегда возвращаются птицы

Зрение Изы сузилось вместе с гортанью, вниманием, слухом и странно раздробилось. Мелькали картофельные ямочки на Милиных щеках, тоскливо-постное лицо проректора, глянцевые вишни Ларисиных глаз, сбрызнутых водицей пытливого рыночного интереса: почем нынче ваша дружба с Андреем? сколько стоит? на что в обмен?..

– Я… так не считаю, – почти беззвучно пошевелила Иза губами.

– Не считаете поведение Гусева недостойным? – разгадав по губам, уточнил парторг. – Отказ подписать честное признание прямо доказывает вашу вину!

Зрачки в расширившихся глазах Бориса Владимировича затягивали Изу в себя, как две черные проруби, пятна слились на вздутом флагом лице. Не вынеся натуги, парторг заверещал. Иза не расслышала что – в потный воздух тотчас же пала тишина. Длинная и глухонемая.

– Бюро комитета ВЛКСМ проголосовало единогласно, – пролез в безмолвную вечность осторожный проректорский вздох. – К чему лишний документ? Может, обойдемся без него?

– Что ж, тогда лично попытайтесь отчитаться перед горкомом, – едва слышно прошипел Борис Владимирович, свербя стол полыньями зрачков. – Или письменно. О нездоровом политическом климате во вверенном нам учреждении.

Не одна Иза подвергалась шантажу, сам проректор находился у экзекутора на крючке. Правда, легче от этого открытия Изе не стало. Он снова повернулся к ней:

– И-золь-да Гот-либ! Вы подвергаете остракизму не только себя, но и Ксению Степанцову. С Ксенией мы побеседуем с глазу на глаз… Но что Степанцова, вы подставляете под удар всех! Всех нас!

У окна задвигался человек, о котором Иза совсем забыла.

– Пора закругляться. – Декан постучал пальцем по стеклу наручных часов. – Завершайте ваше мероприятие.

Борис Владимирович истерично дернулся:

– Простите… Как прикажете понимать?!

– Довольно представления. Обед, – сказал декан угрюмо.

– Подписывайте, Готлиб, – захрипел парторг, – иначе ваша подруга вслед за Гусевым вылетит из института!

Иза зажмурилась, словно временная слепота могла создать иллюзию отстраненности: раз-раз-раз… меня здесь нет… Детский побег из реальности не помогал. К носу несся ядреный дух весеннего кабана. Мужская ненависть пахла свиньей. А может, ненависть вообще всегда так пахнет. Перо наугад прошелестело по листку. Никогда, никогда Иза не чувствовала себя так отвратительно.

– Гусев крал книги из библиотек, – спокойно произнес Борис Владимирович в одной из резиновых секунд. – Это чистой воды уголовщина. – Он как будто оправдывался.

Декан поднялся и положил руку подписавшейся на плечо:

– Вы свободны.

– Подождите, Иза, – напомнила о себе Мила и выронила на стол из ладони прозрачную голубую слезку – шпильку с бусинкой. – Вы потеряли на даче. Под кроватью нашла.

У двери Изу просифонило сквозняком, она бессознательно обернулась. В свинцовых глазах, бьющих, как всегда, навылет, светилось то, чего она ни разу в них не видела. Удовлетворение.

«Вы свободны». От кого, от чего она свободна? Иза шла по коридору и думала, что о постыдных вещах, случившихся на даче, ее никто не спросил.

Земля горела под подошвами. В институте повсюду были расстелены красные дорожки.

Глава 6

Любовь к апельсину

Пока Иза брела на чужих спотыкающихся ногах по аллее, каждый из квинтета ее судей распорядился отрезком времени сообразно своему настроению. Довольная Мила подкрасила губы у зеркала в гардеробе и переоделась в стильные брючки. Лариса отправилась в бюро сочинять инструкцию по борьбе с религиозными отрыжками прошлого. Проректор в столовой задумчиво возил по остывшему жиру нацепленной на вилку котлетой, жесткой и несгибаемой в отличие от его меланхоличного характера. То есть отсутствия характера, из-за чего проректор, несмотря на уважаемую должность, выглядел в своих глазах простофилей и оправдывался перед собой. Он часто так делал. Потом жил дальше.

Декан прихватил всеми забытую на столе бумагу. Шагал домой, вздыхая и хмурясь, несмотря на осень, которую любил. А день разыгрался спокойный, чудесный; без содействия ветра потихоньку летела под ноги листва, на обрывках паутины остро взблескивали лучи не по-осеннему яркого солнца. К открытому овощному ларьку выстроилась недлинная очередь за апельсинами. Взглянув на горку оранжево-красных шаров, декан вспомнил Новый год, голодные, но веселые детские годы, и самочувствие его немного улучшилось. Хотел было примкнуть к очереди, но передумал и пошел дальше.

Отойдя за угол, декан бросил вокруг опасливый взор и поднял камешек с асфальта. Завернутый в бумагу камешек саданул в голубей, бесстыдно спаривающихся на декоративной консоли здания. Потревоженные голуби загулькали и взмыли на крышу, где, возможно, продолжили приятное занятие наперекор инстинкту, повелевающему им предаваться любви весной. Однако и начиненная камешком бумага, вопреки желанию декана избавиться от нее, возвестила о своем возвращении возмущенным стуком у ног. Смешливо крякнув, декан подобрал неотвязчивый документ и уселся на скамью в ближайшей аллее.