Всего лишь ремесло

Александр видел победу, достигнутую ради Литы, рухнувшие благодаря всеобщему признанию преграды. В подробностях проступал их будущий дом, подмечалась каждая мелочь шикарного интерьера – совместного счастья: бассейны, блестящие автомобили, цветочные поляны, разбитые перед окнами. А после – смерть. Конечно, он уйдет первым, оставив все накопленное Лите – немалые богатства. Затем докучливые журналисты, откроют ей любимого в новом свете, покажут настоящего, доселе неизвестного Александра. Тогда девушка задумается, с кем разделила судьбу, воспылает гордостью с примесью сожаления (поздно поняла, недооценила, не сделала большего для его обожания), станет рассказывать миру, как Александр творил, какое лицо! Грусть и целеустремленность, боль за весь мир отражались в его глазах во время бесчисленных часов, проведенных гением за письменным столом. Всем откроется, как за внешней простотой скрывался тот великий, ушедший в века, но вселившийся в сердца и память навсегда. Те же, кто посмеивался и не верил в его талант, прикусят свои злые языки. Естественно, будут сравнивать достигнутый им триумф, гремящий по всему миру, со своими мизерными победами, о которых никто и не знает, которые ничего не значат и вообще никому не нужны. Завистники проживут для себя; так себе проживут. А он будет жить для других, и жить красиво, ни в чем себе не отказывая.

Он так же видел собственные похороны, не ясно как, да Клот и не задумывался о подобных тонкостях; им не отводилось места среди посетившей романтики смерти. Благоговейно наблюдал товарищей, торжественно несущих его гроб; как позади с опущенными головами бредут тысячи и тысячи поклонников. «Каков гений…, один на столетие бывает», – перешептываются знакомые критики и писатели. Молча, в слезах идут женщины, девушки. Они оплакивают его по-своему, убиваются, что не долюбили, чего-то ему не додали.… Молят всевышнего о втором шансе, но уже поздно. Многие замечают на торжественно-спокойном лице Александра, застывших в мягкой улыбке устах таинственную печать, такую же, как на лицах великих поэтов в предсмертный час, отправившихся в вечность, ставят его рядом с ними, а порой даже выше и значимее…. Надрывается оркестр, рыдания толпы усиливаются. Кто-то, не сдерживая слез, произносит душевную речь. Превозносит погибшего, укоряет живых – не уберегли, не оценили. Но каждый верит, что Клот не помнит зла, иначе великие люди и не могут, они высятся над обычными смертными, прощают им их пороки и ошибки….

Представляемая картина оказалась настолько реальной, что Александр на минуту в нее поверил, стало тяжело дышать, он искренне желал, чтоб все так и случилось. Так отрадно оказалось воображать свой уход из жизни, чувствовать, как, наконец, признают тебя несправедливо обиженным, пожалеют и оценят.

Затем он возвращался к живым, ведь страсть как хотелось взглянуть на лица своих бывших в тот момент, когда, развернув газету, они заметят его фото – и везде трубят исключительно о нем, чтят его гений. Или, еще лучше, вернется ребенок из школы и за выполнением домашних заданий прочтет стихи Александра. Взглянув на строгий портрет в учебнике, ОНА спрячет нечаянные слезы, раскается в совершенных когда-то ошибках: «Ребенок мог быть и от Александра, а не от этого храпящего, в дым пьяного мужика на диване…».

Подбодренный очередной порцией радужных эмоций, Клот бойко шагал вперед, надеясь на скорые и легкие победы. Ожидания счастья делали мир восхитительным, переполненным высокого смысла. Вся планета, каждый человек в отдельности крутились вокруг него, существовали и создавались только для него. Естественно, покидаемый им на время поселок переходил в режим ожидания, а оставленные в нем люди засыпали. Казались, невозможны их разговоры, которых он не услышит, какие-то их дела, о которых ему не узнать. Александр искренне верил в это заблуждение и недоумевал, если по возвращении с работы замечал свежевыкрашенное соседское окно или новосрубленный амбар. Как что-то могло появиться в его отсутствие? Как все вокруг способно жить без его участия? А уж тем более каким образом мир останется на месте и не померкнет после его ухода? Из области фантастики кручение механизмов Вселенной во время остановки его собственного сердца.

Клот верил…. Он так долго мечтал о признании, что надежда уже не могла умереть, ей оставалось крепнуть, перерастать в уверенность, ничем не подкрепленную, но непременно осуществимую. «Что-то должно вскоре случиться, и случится именно хорошее», наконец-то вырывающее его из пасти гнетущей нужды…

Незаметно утихали возвышенные мечты, аккуратно подступалась повседневность. Мысли устремлялись к насущным проблемам, выискивали решения для ежедневного существования: «Приготовить обед, починить Грому будку…». Замечая, что думает о мелочах, Клот одергивал себя, злился: «Хватит. Растрачиваю энергию…. Где тут великое? Ну что из сделанного мною за последние десять лет, да за всю время, вспомнят спустя столетие!? Думать противно об этих никчемных делах, они призваны сжигать меня в ничтожном прозябании».