«Всех убиенных помяни, Россия…»

Сонно похрапывал белый пароход, вилась за ним широкая змея пены. Колесо в мохнатых, синеватых брызгах катилось по реке легко и радостно. Чугунная скамья у самого борта колыхалась в такт волнам, скрипела недоумевающе. Как будто и она вместе со мной не понимала — почему вам, такой случайной, незнакомой такой, вздумалось читать мне терпкие ахматовские стихи. Мне, почти мальчику, смущенному обручальным кольцом на девичьей руке, голосом вашим убаюканному:

Мальчик сказал мне: «Как это больно!»И мальчика очень жаль…Еще так недавно он был довольнымИ только слыхал про печаль.А теперь он знает все не хужеМудрых и старых вас.

Потускнели и, кажется, стали ужеЗрачки ослепительных глаз.Я знаю: он с болью своей не сладит,С горькой болью первой любви,Как беспомощно, жадно и жарко гладитХолодные руки мои…

И казалось мне, что Ахматова для вас, только для вас и низала заплаканные бусинки этих строк. Казалось, знала, что будет вот — белый пароход, вы, любовь ваша нечаянная, смущенный юноша над зеленоватой ртутью Днепра.

Смотрел я вам в глаза долго-долго, боялся захлебнуться в сказочном водоеме глубокой, ранящей нежности. Гладил руки ваши — «как беспомощно, жадно и жарко гладит…» — смотрел, как с губ ваших девичьих слетала «Белая стая» неровных, прерывающихся строк и рифмами, как крыльями, звенела над палубой…

Помните? В Новороссийске хоронили Россию. Ураганные годы обрывались круто и жестоко «у самаго синего моря»… По Серебряковской плыла толпа. Бледные, страшными буднями исковерканные лица, потертые чемоданы в руках, неясный гул голосов.

— Пардон, вы на Принцевы острова?..

— А фунт опять скачет…

— Катя вчера повесилась. У нее двое…

— Англичане везут в Константинополь, на Собачий остров…

В толпе я увидел и вас. Вы шли рядом с полным седым полковником и так смешно прятали лицо в серое потертое боа.

Разве было так уж холодно?

Ваше имя забылось. Но, сжав сердце крепко и неожиданно, всплыл вдруг Днепр, белый пароход, мальчик, который «знает уже все не хуже мудрых и старых вас», обручальное кольцо на тонкой, прозрачной руке. Вспоминалась та, чье имя сплелось с забытым вашим — Анна Ахматова.

Показалось на минуту, что и седой полковник, и серое боа, и мертвая Россия, и сданный вчера Ростов, все это — так, выдумка, шутка. Что вы бросите сейчас навстречу норд-осту сноп душистых, как первые цветы, стихов ахматовских. Расскажете нам о том, что радостно и благословенно. Чего не отнять. Что не умирает. Никогда не умрет.

Помните? На харьковском вокзале арестовали белогвардейца. Был он загнан и худ, но дерзко кричал на задержавшего его матроса с рябым, простодушным лицом:

— У меня мандаты! Не видишь, балда? Я буду телеграфировать Дзержинскому…

— Это выяснится, товарищ, выяснится, — успокаивал матрос. — Чичас из отечека прыдут. Тут только одна хвармальность…

И пришли… — вы. Как и все они — в кожаной куртке, с наганом без кобуры, мягко шелестела синяя юбка да алели в ушах рубины. Кажется, те, новороссийские…

Вы быстро оглядели арестованного, растолкав толпу любопытных.

— Я вас знаю, товарищ. Надеюсь, и вы меня. Вы были адъютантом полка, которым командовал мой отец, и при эвакуации Крыма оставлены белым командованием для пропаганды. В губчека!

Его увели. В углу, на коленях у растрепанной босой бабы надрывно плакал голодный ребенок. Простуженно выл паровоз. Вы ушли, резко хлопнув дверью с потускневшей меди дощечкой: «Зал первого и второго класса».

Вы ушли, а они остались со мной. Они — Днепр, белый пароход, Новороссийск, вытертое боа, седой полковник, мертвая моя Россия. В луже вокзальных плевков и грязи расцвел ахматовский «Подорожник». Под сизым от дыма потолком поплыла «Белая стая».

Только четки вы взяли с собой. Не книгу стихов ахматовских, прекрасных, как любовь девичья, как молодость наша расстрелянная. Не «Четки» — тоненькую книжку с черными струйками слез. На кожаную куртку надели вы длинную связку — казалось, стучала она о наган — четок, выточенных из желтоватой, хрупкой кости, по обряду ордена, всосавшего вас в свое безумие.

Четки из человеческой кости.

^{(Наш огонек. Рига, 1925. № 51)}

Очерки о Соловках

I. Из Соловков в Финляндию

В конце июня сего года в Финляндию прибыли из Северного лагеря особого назначения пять человек: четыре бывших офицера и один солдат, совершившие почти легендарный, длившийся тридцать пять суток путь из Кеми к финской границе. Бежавшие некоторое время находились, до выяснения их личности, под стражей. Вчера трое из них — бывший лейб-драгун Б-нов, бывший казачий офицер М-ов и солдат С. — впервые за много лет очутились на свободе.