«Всех убиенных помяни, Россия…»

^{(Либавское русское слово. 1923. 19, 20 июля. № 157, 158)}

Лафа

На большом листе бумаги с вылинявшей печатью в левом углу — «Железная торговля Перцова С-вей» — уже целый час Макуха рисовал комитетскую кобылу — рыхлую, с обрезанным хвостом. Толстый нос в веснушках усиленно пыхтел, изгрызенный карандаш крутился в вспотевших пальцах, а дело все не клеилось — вместо кобылы почему-то вышел пупырчатый огурец на четырех палках с копытами.

В полураскрытое окно плыла июньская духота; разбросанные по подоконнику и столам бумаги, хлеб и бурые кружки колбасы покрылись пылью. Надо было встать и захлопнуть окно, но огурец внезапно превратился в селедку, совсем уже на кобылу не похожую, и это злило.

— Паша, закрыйте викно! Увесь доклад губкому засыпало.

Паша перевернула страничку засаленного «Огонька» и зевнула.

— Лень…

Рука ее свесилась на ручку глубокого кресла, оголив полное, розовое плечо. Паша знала, что у нее красивые плечи, — у самой шеи еще такая аппетитная родинка, — и часто повторяла этот жест, незаметно дергая книзу рукава блузки.

Макуха с сердцем перечеркнул селедку и направился к окну, стуча желтыми сапогами.

— И ныколе вы не сробите того, що нужно. Як есть бабское безделие. На кой бис вы тут торчыте, спрашивается? За для ударного пайку?

Сказано это было совсем не злобно. Секретарь укомпарта Макуха всегда так говорил с персонами бабьего полу — с грубой сердечностью: их сестра все одно сурьезных замечаний не понимает, потому и держим.

Женщина закурила папироску, зажав ее всеми пятью пальцами.

— Не, не для пайка. А так… Кокотистая я. Вот и околачиваюсь тут.

Товарищ Иосиф, чистивший ботинки под огромным, засиженным мухами портретом Карла Маркса, поднял свою птичью голову с оттопыренными ушами и бросил в угол щетку.

— Вот кого бы я выдрал, — сказал он, доставая из-под пишущей машинки замасленную суконку, — так это дуру эту Наташку. Юбчонку поднял бы и — бац, бац! И солью присыпал бы!

— Дрянь дивка! — согласился Макуха. — Не то що шлюха — шлюх я сам очень обожаю, занятные они, шлюхи, — а на кой бис вона словечки-то ци иностранни пущае? Мамзель яка, подумаешь!

— Во-во, — сказал товарищ Иосиф и сел к столу, — нужно, не нужно — все равно. И других учит. Вот вы… Знаете, например, что это значит — кокотка эта самая?

Паша обиженно повела бровью.

— Я четыре класса гимназии кончила и за дьякона замуж чуть не вышла, а вы такие вопросы. Слава те Господи, и не таких еще слов нахваталась! Почта пришла уже?

Блузка сползла до самого локтя, открыв все правое плечо и часть полной розовой груди. Макуха подошел сзади и защекотал спину.

— Бро-о-ось, Федька! — лениво протянула Паша, наклоняя голову к коленям. — Ну, скажите ему, товарищ Иосиф! Фе-едька!

— А мне таки все равно, пусть упражняется, — засмеялся товарищ Иосиф. — Любитель я смотреть, как сестру вашу щупают.

— Ма-а-ма… — дурашливо заплакала Паша. — Ступай за почтой лучше. Лифчик порвешь, дурак! Может, журнал какой с картинками есть или письмо от Степана.

— Добре, иду.

Когда за Макухой закрылась исписанная до потолка дверь, Паша поправила волосы и вздохнула.

— Товарищ Иосиф…

— Ну!

— Это…

— Что?

— Откройте тут заведение…

— Заведение? Какое?

— А такое, чтобы мадам была и девочки. Ну, и музыка, понятно.

— Публичный дом, значит?

— Мг…

— Это… здорово! Зачем он вам, Паша?

— Скучно так. А то будут номера, а на каждом номере — фотография. И гостей сколько. Ужас! Каждую ночь новый! Ей-богу, устройте! Я для вас всегда бесплатно…

Председатель укомпарта улыбнулся, показывая гнилые зубы.

— Опять Наташкины штуки. Вот потаскуха еще.

— Нет, не Наташкины штуки. Я сама выдумала. От скуки чего только не лезет в голову. Прямо хоть вешайся.

— А как губерния на это посмотрит, а? Захлопнут эту лавочку быстро.

Паша топнула ногой в белой туфле.

— Плевала я на губернию! Тоже, подумаешь! Пускай и губерния ко мне приезжает. Мне-то что — выдержу!

У товарища Иосифа запрыгали губы.

— Нет, ты прямо молодец, Пашка! Прямо — цимес! Послушай, Федя…

Макуха шел к столу с пачкой газет под мышкой и вскрывал острием кортика большой синий конверт.

— Ну?

— Послушай, что она тут предлагает…

— А ну ее! Пысулька от Степана. Агромадная.

Степан — помощник председателя — месяца полтора тому назад повез голодающим Поволжья подарок…ского уезда — три вагона пшеницы, реквизированной у кулаков. Был он веселый, разбитной парень, страшный бабник, писал ловкие корреспонденции в столичные газеты, и в его партийном билете под фамилией значилось: «пролетарский писатель». Письма свои, как и газетные заметки, уснащал балагурством, подчас непечатным, и потому в укомпарте их всегда читали вслух.

Товарищ Иосиф вытащил из конверта три аккуратно сложенных листа писчей бумаги, пахнувшей какой-то мазью, и надел очки, отчего лицо его, узкое внизу и широкое у желтых, впавших висков, стало еще больше похожим на птичью голову с крючковатым носом и круглыми глазами.