Вселенная против Алекса Вудса

Простите, что не смог рассказать все это раньше. Я был ужасно подавлен всей этой историей и к тому же боялся, что вы решите будто я не хочу брать на себя ответственность. Я, конечно, виноват, потому что обещал книгу беречь, но не подумал, что брать ее в автобус опасно. Этот случай убедил меня, что все же надо быть пацифистом. Дело не в том, что я плохо дерусь. Просто драка, даже если тебя к ней вынудили, не решает проблему, а усугубляет ее.

Безусловно, я виноват в том, что простая неприятность превратилась в откровенную мерзость. Но теперь, надеюсь, вы понимаете, что вина не только на мне. Я поступил глупо, но из лучших побуждений. Хочется верить, что это немного меня оправдывает.

К сожалению, в ближайшее время я не смогу к вам зайти и рассказать, что я думаю о концовке «Завтрака»: после вышеописанного выступления перед завучем я сижу под домашним арестом. Вы, думаю, уже поняли, за какое именно слово меня наказали, так что не буду зря марать бумагу.

Я к вам зайду, как только мама решит, что я усвоил урок и можно выпускать меня на свободу. Надеюсь, когда-нибудь это все же случиться.

Еще раз огромное спасибо.

Искренне ваш,

Алекс Вудс.

И почему я не сообразил написать мистеру Питерсону раньше? В письме можно все изложить спокойно и не торопясь, можно все как следует обдумать. Это гораздо легче, чем общаться в режиме реального времени.

Жалко, нельзя все общение свести к письмам — жизнь стала бы куда легче.

Как вы понимаете, из-под домашнего ареста меня все-таки выпустили, и в ближайшую же субботу я без всякого приглашения отправился к мистеру Питерсону. Мы столкнулись возле его дома — он собирался на «короткую прогулку» с Куртом, что в его устах означало короткую в смысле расстояния, но не времени. Курт был совсем старый, а у мистера Питерсона болела нога, так что они никогда не уходили далеко, гуляли всегда подолгу. Стояло лето, денек выдался солнечный, а я все равно привык гулять по часу пять раз в неделю, так что охотно к ним присоединился. Насколько долгой окажется короткая прогулка, меня не волновало.

После отправки ответа мистеру Питерсону прошло уже несколько недель, которые я потратил на то, чтобы подготовить покаянную речь. Я извел несколько черновиков, вновь и вновь черкал ее и переписывал, потом заучил наизусть и прорепетировал.

Но мистер Питерсон не дослушал даже первое (особенно тщательно отделанное) предложение. По неизвестной причине он решил, что виноват больше моего, чем привел меня в смущение. Я не меньше трех раз напомнил ему, что редкое первое издание «Завтрака для чемпионов» с дарственной надписью покойной миссис Питерсон погибло из-за моей беспечности и в результате моих действий.

— Знаешь, что сказала бы на это миссис Питерсон? — перебил он.

Я задумался.

— Наверное, сказала бы, что зря вы дали мне книгу и что случилось то, чего и следовало ожидать.

Если честно, я сделал это предположение потому, что именно так рассудила бы мама, а других идей у меня не было.

Мистер Питерсон хмыкнул — это хмыканье часто заменяло у него улыбку.

— Ничего подобного. Она сказала бы, что книга по сути — собрание мыслей, а по форме — просто макулатура. Что относиться к макулатуре как к святыне — нелепо. Понимаешь?

Я снова задумался, на этот раз надолго.

— То есть вы имеете в виду, — наконец произнес я, — что значение имеет не сама книга, а те идеи, которые в ней заложены. Но все-таки это была не просто книга. Это был подарок, который ничем нельзя за…

— Да нет же! Я не говорю, что книга не имеет значения. Я говорю, что есть более важные вещи. Вещи, которые к самой книге не имеют отношения. Они теперь здесь, — он постучал себя по лбу, — и никуда отсюда не денутся. Понимаешь?

— Кажется, да.

— Вот и славно. Тогда прекрати извиняться.

— Ладно.

— И вообще, насколько я понимаю, ты и правда ни в чем не виноват. А вот одноклассники твои — те еще засранцы.