Всемирная история без цензуры. В циничных фактах и щекотливых мифах

Пьетро Аретино: «Никогда он не оставлял для себя большей части в жалованье и добыче, чем отпускал своим солдатам. Тяготы и лишения терпел с величайшим спокойствием. В деле не носил никаких знаков отличия, и от соратников можно было отличить его только по сразу приметной доблести. В седле он всегда был первым, из пеших последним. Людей же ценил только по достоинству, не глядя на богатство или сан. Дела его всегда были лучше его слов, но и в совете он не пожинал всуе плодов своей славы. Он поистине удивительно умел управлять своими воинами, когда надо – лаской, когда – гневом. Праздность была ему ненавистнее всего на свете. Его добродетель была, без сомнения, природной, а других грехов, кроме свойственных юности, не было; будь то угодно Господу и проживи он дольше, всякому его доблесть была столь же явной, сколь и мне ныне. Сердцем он был поистине благосклоннейшим из людей. Кратко скажу, что многие будут ему завидовать, но никому не будет дано подражать ему».

В августе 1523 года еще один Медичи – Джулио (внебрачный сын убитого Джулиано), под именем Климент VII, стал римским папой. Новый папа выплатил Джованни все долги и обещал вернуть материнские земли – Форли и Имолу, с одним условием: прославленный кондотьер должен был перейти на сторону «Коньякской лиги» – союза, который Рим заключил с французами против испанцев.

Джованни согласился. Он одержал несколько побед, был ранен, вылечился, снова участвовал в сражениях…

В одном из сражений Джованни был ранен в ногу из артиллерийского орудия. Ранение было очень тяжелым. Его перевезли в Мантую, где он умер от заражения крови. Пытаясь спасти Джованни, врачи решились на ампутацию, но сделано это было слишком поздно. Джованни было двадцать восемь лет.

Пьетро Аретино: «Джованни согласился на ампутацию ноги лишь после того, как, придя в полное сознание, увидел собственными глазами свою гниющую конечность. “Отрежьте немедленно!” – вскричал он. Хирурги запалили факелы, расстелили белые простыни и привели восьмерых мужчин, чтобы держали пациента. Вооружившись пилой, они приготовились ампутировать ногу ниже колена, когда Джованни вдруг заявил, что и двадцати солдат не хватит, чтобы удержать его. Еще он потребовал, чтобы принесли свечу и чтобы ему было видно, как режут ногу. (Он держал эту свечу сам.) Я бежал от этой сцены, рассказывал Аретино, как вдруг слышу – меня зовут. “Я исцелен”, – проговорил Джованни и указал на отрезанную ногу».

Но это было не так: гангрена распространилась, его состояние продолжало ухудшаться. Джованни то засыпал, то пробуждался, его лихорадило. «За два часа до рассвета, терзаемый угрызениями совести, он стал кричать, что более чем смерть, его мучает мысль о том, какими болванами показали себя его солдаты», – вспоминал Аретино. Он приказал привести своего восьмилетнего сына Козимо, обнял его и попросил герцога Урбинского позаботиться о мальчике, научить его быть смелым и справедливым. «Прошу одного: любите меня после моей смерти», – произнес он.