Всемирный следопыт, 1930 № 01

Они открылись перед нашими глазами бесконечным и мрачным видением. Были они похожи на тусклое зеркало, отливающее таинственные внутренним светом. С края, где злостный избыток соли был до предела насыщен влагою воздуха, черная глина хлюпала под копытами жидким и сверкающим месивом. Дальше к центру солончаки были тверды, упруги и звонки.

Я пустил Могучего иноходью. Конь вытянул шею и вдохновенно поплыл над мрачным паркетом, рассыпая дробный и чистый звук. Ноги его мелькали с зачарованной быстротой. В плавной стремительности колыхалось короткое тело, трепетала густая монгольская грива.

Преломленные лучи солнца с затаенной злобой отражались от черного диска солончаков. Казалось, что солнце в полном затмении навзничь легло на землю, и мы едем по этому мертвому солнцу, изливающему из недр своих зловещий рассеянный свет.

Больше часа пересекали мы равнину солончаков.

Потом были бугры, увалы, увальчики, гребни и знойные ложбины, прикрытые девственными зарослями селина. Желтые горбы, голубая глазурь неба, безлюдье, дичь. Белобрюхие стада антилоп-джейранов; спокойная гибкость их движений, в которых было больше наивного любопытства, чем звериного страха. Стремительная упругость прыжков дикой кошки; пепельная шкурка ее нежно рябила точками черных пежин. Тугая медлительность черепах. Панические зигзаги розовых ящериц. Смехотворно грозные позы варанов, которых туркмены зовут «зем-зем» и чьи ликующие шкурки идут за границу на выделку «крокодильих» портфелей и туфелек для пресыщенных дам. Остановки ради кубышек, когда рыжий Иль-Мурад в глупом нетерпении хлестал камчою коня и надоедал назойливым причмокиванием губ.

Тени прятались под брюхо коням. Близился полдень.

На склоне уродливого бугра плотною массой желтели трупы саранчи. Я склонялся в своих вычислениях, построенных больше на теории вероятности, чем на простых правилах умножения, к тому, что цифра зараженной площади доходит уже до ста квадратных километров. Но как ни утомительно было в дурманящий зной рыться в огнедышащем песке, надо было исследовать и это крупное скопление трупов.

— Боюсь слезть с лошади, — нетвердым голосом сказал Абдулла. — У меня кружится голова и красные круги перед глазами.

Я спрыгнул с седла и опустился на колени. Пот сразу смочил лицо. Песком обожгло руки, Я поднялся. Через подошву сапога настойчивыми струйками проникал жар. В гневном нетерпении топтался на раскаленном песке Могучий. Я не выдержал и вскочил в седло.

Было одиннадцать часов утра.

Солнце стояло над головой, неподвижное и роковое. Зной потоками вспыхивающих игол изливался на обожженное тело. Воздух стеклянной массой струился над песками. Пески накаливались и дрожали, объятые бредом солнечной лихорадки. С коней лился пот. Я чувствовал: кипящей кровью набухает голова и лопаются, как каштаны, последние мысли.

— Товарищ… я сейчас… свалюсь, — прохрипел сзади меня Абдулла.

— Держитесь, — грубо сказал я, не оборачиваясь. — Нечего хныкать. — Повернувшись боком на седле, развязал куржум и вынул мохнатое полотенце. — Возьмите и обвяжите голову, а то еще удар хватит!

Кровь настойчиво била в виски. Пот слепил глаза и солонил губы. По спине и затылку прыгали огненные блохи. Голова тяжелела и казалась невообразимо большой.

Проводники остановились. Иль-Мурад нагайкой тыкал вперед; Анна-Бахим недоверчиво качал головой и пальцем показывал влево. Кони яростно крутились на вершине увала.

— В чем дело? — спросил я Абдуллу.

— Рыжий говорит, что нужно ехать в Беик-тепе не сворачивая. А толстый боится, что мы попадем в непролазные Высокие Бугры.

Иль-Мурад не внушал мне доверия. Этот легковесный хвастун с прямолинейностью тупого и равнодушного ума вел нас все время по одному направлению: он не видел роковых котловин и провалов, не замечал скрытых примет пустыни, по которым можно было угадывать необходимые отклонения от мысленно намеченного пути.

— Пусть нас ведет Анна-Бахим — приказал я Абдулле, и мы свернули влево.

Сыпучий путь потянулся меж бугров — гладких и сверкающих как бычьи пузыри. Потом бугры сомкнулись и встали перед нами в насмешливом безмолвном ожидании. Мы приблизились к крутой их подошве и затянули поводья, Анна-Бахим склонился с седла и стал рассматривать песок под ногами лошадей. Лицо его налилось кровью, шея вздулась и пот торопливо капал с коричневого носа. Иль-Мурад тотчас же подъехал к нему и рукою показал назад.

— Башим агартма! Не морочь голову, — крикнул я рыжебородому хвастунишке.

Лошади, тяжело виляя крупом, взобрались на бугор. Впереди был все тот же ликующий и наглый простор пустыни, завешанный вдали желтоватой мглой.

Лошади, по колено погружаясь в песок, спустились с увала. И у подножья его мы увидели черные точки ослиного помета.