Всемирный следопыт, 1930 № 08

— Не понимаю? — удивлялся Раттнер. — Как будто все в порядке. Высота тысяча восемьсот, нормальная. Счетчик оборотов показывает тысяча триста пятьдесят. Значит, мотор работает на ять!..

— Бензин! — крикнул коротко Косаговский, видимо, поняв, что Раттнер все еще не докопался до сути.

Тот недоумевающе взглянул на указатель уровня бензина. Что это? Бензин на исходе!

— Садись, Илья! Слышишь? — завопил неистово Раттнер. — Садись немедленно!

Косаговский потряс отрицательно головой, указал вниз на землю, а потом, оторвав на миг руки от рычагов, сложил крестом указательные пальцы. Этим он сказал все, и очень ясно. Раттнер невольно поглядел вниз.

Да, сесть на эти покрытые тайгой горы мудрено. Самолет разобьется о тупые зубцы утесов, а летчики превратятся в мешки с костями, и Раттнер, забыв недавнюю свою просьбу о немедленной посадке, завопил не менее неистово:

— Тяни, Илья! Тяни сколько можно! Найдем же мы где-нибудь лужайку.

2

Шум мотора от густого шмелиного жужжания снова поднялся до многооктавного мощного рева. Косаговский, пользуясь последним кило бензина, набирал высоту в три тысячи метров. С этой высоты, в случае остановки мотора, можно было выбирать место для посадки на тридцать — сорок километров в окружности.

Внизу извилистой трещиной потянулось ущелье. Косаговский пошел над ним, повторяя в воздухе прихотливые извивы, в надежде найти площадку для посадки. В этот момент (Раттнер долго помнил этот миг, наполнивший его сердце холодом безнадежности) мотор чихнул перебоями. Косаговский «газанул». Но неровно бьет мотор, вызывая содрогания всего самолета.

Раттнер взглянул на счетчик оборотов. 950 в минуту. Это — после недавних 1350. Высота катастрофически падала: 950… 700… 650… 450…

— Конец! — сказал Раттнер и отошел от форточки к креслу.

«А ведь виновником смерти Ильи буду я, — подумал он. — Чорт дернул меня за язык пригласить именно его! А Илюшка из-за своей обычной деликатности не смог отказаться».

Впереди, на уровне крыла самолета, что-то мутно и ровно зазеленело. Раттнер вскочил, увидел небольшую полянку и бросился со всех ног к форточке — сообщить Косаговскому. Но летчик сам уже заметил полянку и повернул.

До поляны не больше пяти километров. Дотянет ли самолет? Чувствуется, что мотор выжимает из себя последние обороты. При полном газе он давал лишь шестьсот пятьдесят оборотов в минуту. Это был предел, за которым пологое планирование на малом газу перейдет в стремительную костедробительную пикировку.

Вот уже ясно видна ровная долинка. Размеры ее не велики. Половину площади заняло озерко, окруженное ожерельем из черных валунов, образовавших почти правильный круг. Черный круг![5]Настоящий «аэродром смерти»! Но выбора не было. Мотор умирал.

Впереди показался каменный барьер. Чтобы попасть на площадку, надо перетянуть через него. Стрелка альтиметра упала на двести.

— Милый, еще чуть-чуть! — шептал Раттнер. — Поднажми! Не выдай!

Каменная гряда надвинулась, выросла — и скрыла спасительную долину. Еще несколько метров — и самолет минует барьер.

И в этот-то миг гул машины, тяжелым прессом давивший на барабанные перепонки, смолк. Мотор стал.

Раттнер закрыл глаза.

А когда снова открыл их, увидел, что самолет мчится, подпрыгивая по сухой прошлогодней траве. С погасшим уже мотором он перетянул все же через каменную гряду и плюхнулся тяжело на дно долины.

Близка уже граница «аэродрома», — черные валуны, окружающие озеро, — а самолет все еще мчится со страшной быстротой. Раттнер в ожидании толчка уперся ногами в переднюю стенку кабины.

Самолет судорожно дернулся в последний раз.

Вот одинокий валун, отделившийся от остального каменного ожерелья, вдруг сорвался с места и понесся стремительно на самолет. Косаговский рулит вправо. Но и справа появляется словно из-под земли выросший обломок утеса. Летчик бросает машину, влево. Поздно! Раттнер видит в окно, как на левое крыло надвигается траурно-черный валун.

И тотчас же могучая сила инерции рванула его из кресла. Ремень врезался в грудь, но, к счастью, выдержал, не лопнул.

Резко звякнули окна. Пулемет, притороченный к ножкам одного из кресел, прыгнул, как одушевленный, порвал путы и, ударившись над головой Раттнера в оконное стекло, вылетел наружу.

Самолет судорожно дернулся в последний раз. Снова что-то зазвенело, затрещало. А затем наступила глубочайшая тишина.

Раттнер машинально взглянул на часы. Был ровно полдень.

3

Отстегнув дрожащими руками ремень, Раттнер бросился к форточке: жив ли Илья?

Косаговский сидел на борту кабины, свесив ноги наружу, и смотрел безнадежно на изуродованное правое крыло самолета. Раттнер прыгнул на лужайку и огляделся. Как дико, угрюмо вокруг! Куда ни взглянешь — высятся хребты приземистых гор. Словно невиданные караваны мамонтов, колыхая могучими спинами, бредут куда-то вдаль. Горы покрыты мрачной безмолвной тайгой. Поблескивают снегом суровые гольцы-таскылы.

«Видик невеселый! — подумал Раттнер. — И куда это нас занесло?»

За спиной его раздался громкий вскрик Косаговского. Раттнер быстро обернулся, нащупывая инстинктивно револьвер.