Всему свое время

— Ну, кланяйтесь им обоим. А мне пора спать, я страшно устала и действительно хочу, чтобы вы отсюда ушли. Не скажу, что все это показалось мне интересным, но уж забавным — точно. Если доведется быть в Лос-Анджелесе, пожалуйста, сделайте одолжение, держитесь подальше от Уэствуда и кампуса Калифорнийского университета.

После этих слов она вновь попыталась вырваться из его объятий. Но он не дал ей сдвинуться и на дюйм.

— Забавно, что вы заговорили об этом. Я как раз собираюсь вести там семинар. Но если вы так настаиваете, буду обходить биологический факультет за две мили. Гудбай, девочка, — прошептал он ей в самое ухо. — Вы правы, я должен покинуть вас, чтобы не скомпрометировать.

Бет не могла не отозваться на легкий поцелуй, которым он наградил ее напоследок, но это, с ее стороны, явилось большой ошибкой. Невинный прощальный поцелуй преобразился в нечто совсем иное, гораздо более глубокое и захватывающее. Тотчас и руки Джошуа оказались повсюду. А Бет, будто парализованная, даже не шевельнулась в знак протеста, когда его гибкие сильные пальцы заползли под ее свитер и, добравшись до маленьких упругих грудей, исследовали их. Но контроля над собой он все же не терял, а потому движения его не были ни грубыми, ни сладострастными.

Когда свежий ночной воздух коснулся обнаженной кожи, Бет вздрогнула, но вскоре перестала это замечать, потонув в удивительных ощущениях, порожденных ласками Джошуа.

Посреди безлунной ночи, опустившейся на гору Сент-Хеленс, мир Бет сузился до размеров ее тела, где вслепую царствовали только прикосновения сильных мужских рук.

Очнуться ее заставил характерный звук раскрываемой молнии, и она сразу же ужаснулась тому, что делает здесь наедине с человеком, фактически ей незнакомым.

— Нет! О Боже, пожалуйста, Джошуа. Мы должны остановиться.

И хотя он все еще продолжал ласкать ее, между ними возник незримый барьер. Наконец рука его замерла, он быстро встал.

— Вы правы, мы не должны этого делать. И оба о том знаем. — Голос его звучал отчужденно. — И оба надеемся, что этого никогда не случится, и то, что этого не случится, не имеет для нас никакого значения. Мы хотим забыть друг друга. Так вперед, крошка! Выходите замуж за Фила, за кого угодно. Но, пожалуйста, что бы там ни было, постарайтесь не приближаться к нашему лагерю слишком близко, очень вас прошу.

Бет не стала отвечать, просто лежала и слушала звуки. Вот Джошуа двигается по палатке, что-то ищет… В темноте она могла только слушать. И вдруг ей пришлось зажмуриться, ее ослепил свет неожиданно вспыхнувшего фонаря.

Когда он осторожно разбинтовывал ее локти, она не реагировала. Оставалась безучастной, когда он поцеловал сгиб сначала одного ее локтя, потом другого, и даже тогда, когда на прощание погладил по голове, слегка поворошив ее чертовы кудряшки.

Потом она осталась в темноте палатки одна, только она и ее воспоминания о событиях этого дня, чуть не перевернувших ее жизнь.

Затем какой-то механизм в ее мозгу подсказал, что самое время вырубить сознание, используя темные ночные часы для отдохновенного здорового сна. Утром она должна быть в полном порядке.

Проходя мимо одной из скрюченных засохших сосен, которые, словно часовые, окружали палатку Бет, Джошуа пнул ногой ее ствол с содранной корой. Игнорируя ответный ливень мертвых игл, хлынувший на него, он ускорил шаг, вообразив, что чем скорее увеличится дистанция между ним и источником его мучений, тем ему будет легче.

— Почему теперь?.. — простонал он.

Двенадцать лет его мир населяют лишь тени. Он намеренно сторонился жизни, что с годами, однако, становилось все труднее. После паралича первых нескольких лет душа его понемногу оживала, и реальность отрицать становилось все труднее. В последнее время, хоть он и загрузил себя по горло преподаванием и работой над проектом, но все же вдруг осознал, что его опять волнует музыка. Сравнительно недавно обнаружилось, что он уже способен беседовать за обедом, отпустив, например, пару-тройку замечаний где-нибудь между бифштексом и порцией домашнего сыра, а сегодня… Сегодня его тело вспомнило о другой, прекрасной, половине рода человеческого.

Ирония же в том, что его чувственность пробуждена отнюдь не пышнотелой, многообещающе строящей глазки Даной. От нее он был хорошо защищен своей привычной, уже ставшей за столько лет бессознательной обороной.

Нет, хоть плачь, хоть смейся, но это удалось сущей школьнице, маленькой, тоненькой, с трогательными ручками и ножками, вечно спотыкающейся и падающей. Но еще, конечно, независимость, сила воли, дикая прелесть ореховых глаз и благородной формы губы — вот что пробило стены крепости и ворвалось в его жизнь, напомнив, что он мужчина. Вот кто пробудил его долго спавшую чувственность, справляться с которой ему теперь будет все труднее.