Всешутейший собор

Благотворительность Григория Александровича не знала границ, причем он, по христианскому обычаю, предпочитал помогать людям тайно: то назначает пенсию в 600 рублей одному дворянину-погорельцу, а тот даже не знает имени своего благодетеля; то анонимно выплачивает ежегодные субсидии тяжело раненному, оставшемуся без средств к существованию офицеру; то определяет в учебное заведение дочерей-сирот скоропостижно скончавшегося чиновника и выделяет каждой по три тысячи на приданое и т. д. Щедро покровительствовал он и видным поэтам, актерам, ученым, снискав себе славу первого мецената своего времени. И всякое благое дело он делал в охотку, с улыбкой радости и умиления.

Светлейший не был ни мстительным, ни злопамятным и редко обижался на критику и шутки в свой адрес. «Должно отдать справедливость князю Потемкину, – признавался Г.Р. Державин, – что он имел сердце доброе и был человек отлично великодушный. Шутки в оде моей Фелице на счет вельмож, а более на него вмещенные, которые императрица, заметя карандашом, разослала в печатных экземплярах к каждому, его ни мало не тронули или, по крайней мере, не обнаружили его гневных душевных расположений, не как прочих господ, которые за то сочинителя возненавидели и злобно гнали; но напротив того, он оказал ему доброхотство и желал, как кажется, всем сердцем благотворить». Рассказывают, что, находясь под Очаковом, Потемкин получил от Екатерины экземпляр конфискованной книги А.Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву», где фельдмаршал изображен этаким восточным сатрапом, утопающим в роскоши у стен некоей крепости. И что же князь? Он вовсе не просит наказать дерзкого обидчика. «Я прочитал присланную мне книгу, – пишет он императрице. – Не сержусь. Разрушением Очаковских стен отвечаю сочинителю. Кажется, он и на Вас взводит какой-то поклеп. Верно, и Вы не понегодуете. Ваши деяния – Ваш щит!» При такой душевной широте и терпимости он мог порой разозлиться не на шутку на поступок самый безобидный. Достаточно было прислать к нему одноглазого курьера (а князь, как известно, был крив на один глаз), – и Потемкин негодовал, почитая это личным оскорблением.

Впрочем, чувство юмора, как правило, не покидало его даже в периоды хандры и уныния. В такие минуты он обыкновенно запирался в кабинете и возлежал в халате на диване, грызя ногти. А поскольку князь возглавлял Военную коллегию, скапливалось много дел, требовавших немедленного разрешения. Нашелся один молодой чиновник по фамилии Петушков, который вызвался нарушить покой светлейшего и побудить его подписать нужные бумаги. Сослуживцы отговаривали его от такого отчаянного шага, но Петушков, подстрекаемый желанием отличиться, взял под мышку кипу бумаг и бодро вошел к Потемкину. Прошло минут пять, и наш смельчак победоносно выходит из кабинета, торжествующе крича: «Подписал! Подписал!» Все с любопытством и недоверием бросаются к нему, смотрят: бумаги действительно подписаны, но вместо «князь Потемкин» везде стоит подпись «Петушков, Петушков, Петушков». Бедный Петушков на долгое время стал всеобщим посмешищем.

Григория Александровича с полным основанием можно назвать и острословом. Его реплики всегда били в самую цель. «Ну что, Степан Иванович, все кнутобойничаешь?» – обратился он как-то к начальнику Тайной канцелярии, зловещему Шешковскому, одно имя которого приводило окружающих в трепет. «Кнутобойничаю помаленьку», – вынужден был отвечать ему в тон Шешковский. А как метко сказал он о великом Суворове, перед военным гением которого преклонялся (хотя их отношения часто толковались историками превратно): «Суворова не пересуворишь!» И еще – о том, что Суворов строго соблюдал православные посты: «Он хочет въехать в рай верхом на осетре».

Многие высказывания светлейшего отличает ярко выраженная афористичность. Однажды на вопрос, не страшится ли он своих врагов, Потемкин ответил: «Я их слишком презираю, чтобы бояться». А его слова, сказанные Д.И. Фонвизину после премьеры комедии «Недоросль» (1782): «Умри, Денис, или хоть больше ничего не пиши! Имя твое будет бессмертно по одной этой пьесе», – станут поистине крылатыми.

Григорий Александрович был не чужд сочинительства и мог выдать в стихах остроумный экспромт. Однажды во время застолья он, обращаясь к своему давнему знакомцу, московскому сибариту Ф.Г. Карину, продекламировал:

Ты, Карин,

Милый крин,И лилеиМне милее.

А другие стихи, ставшие известными всей России, он написал по поводу обмундирования русской армии. Будучи президентом Военной коллегии, он предлагал изгнать косы, пукли, пудру, штиблеты и шляпы прусского образца, заменив их на красивую и удобную одежду: куртки, шаровары и легкие каски. Представляя императрице свои соображения о необходимости новой униформы, он заключил их словами:

Солдат и должен быть таков:Как встал – так готов!