Всешутейший собор

Но все изменилось с восшествием на российский престол Павла I, хотя, надо признать, именно драконовские порядки этого сумасбродного венценосца спровоцировали Ермолова на сатиру и злоязычие. И, конечно, не одного Ермолова. В помещичий дом в сельце Смоляничи, что в Краснинском уезде Смоленской губернии, куда с 1797 года стал вхож Алексей, часто съезжались офицеры из расквартированных в губернии полков. Многие из них были отставлены от службы императором-самодуром. В имении была богатейшая библиотека, и друзья читывали вслух и разбирали сочинения Вольтера, Д. Дидро, К.А. Гельвеция, Ж.-Ж. Руссо, А.Н.Радищева… Офицеры горячо отстаивали русскую самобытность, спорили о «царстве разума», а кое-кто даже «обнажал цареубийственный кинжал» и одобрял радикальные меры Французской революции (кстати, в подвалах дома хранился изрядный арсенал оружия и более шести пудов пороху). И хотя взгляды друзей не отличались стройностью, да и конкретной программы действий не было, но здесь открыто осуждались патологическая жестокость, произвол и пруссофилия Павла, которого аттестовали не иначе как «Бутов» и «Курносый»; сторонников же его режима презрительно называли «клопами», «сверчками», «мухами». Строгая конспирация соблюдалась ядром кружка, участники которого носили условные имена: полковник Дехтерев – Гладкий, отставленный от службы единоутробный брат Ермолова Каховский – Молчанов, сам Ермолов – Еропкин. Интересно, что, согласно В.И. Далю, прозвание «Еропкин» происходит от слова «Еропа» и знаменует собой человека «надутого, чванного, самодовольного». Едва ли эти качества были присущи молодому Ермолову, хотя самолюбие и чувство собственного достоинства были свойственны ему вполне. Следует заметить, что вообще прозвища кружковцам давались иногда самые парадоксальные: так, офицера по фамилии Ломоносов именовали Тредиаковским (а ведь известно, что в XVIII веке В.К. Тредиаковский и М.В. Ломоносов были литературными антагонистами).

До нас дошло письмо Ермолова в Смоленск А.М. Каховскому от 13 мая 1797 года. Он пишет его из города Несвижа (что под Минском), где его рота участвует в военных учениях, на которых присутствует сам император. Автору претят шагистика и парадомания павловского правления. Вот что пишет он о Павле: «У нас он был доволен, но жалован один наш скот». Это замечательный образчик ермоловского остроумия: ведь речь идет здесь вовсе не о животных, а о тупых, угодливых, безынициативных, «оскотинившихся» особях рода человеческого (не случайно шутка эта будет им впоследствии неоднократно повторена). Как пример тому: шефа своего полка он представляет «Прусской Лошадью (на которую Государь надел в проезде орден 2-го класса Анны)». Издевательски описывает он и появление на плацу самого монарха: «Несколько дней назад проехал здесь общий наш знакомый г. капитан Бутов; многие его любящие, или, лучше сказать, здесь все, бежали ему навстречу, один только я лишен был сего отменного счастья… но я не раскаиваюсь, хотя он был более обыкновенного мил». В конце письма стояла характерная подпись: «Проклятый Несвиж, резиденция дураков».

Но кружок вольнодумцев просуществовал недолго и был раскрыт «сверчками», то есть тайной полицией Павла. (Ермолов мрачно каламбурил по этому поводу: «Чем отличается беременная женщина от полицейского? Женщина может и не доносить, а полицейский донесет обязательно».) Их обитель в Смоляничах подверглась обыску, и среди прочих бумаг выплыло наружу то «предерзостное» письмо Ермолова А.М. Каховскому. Алексей Петрович был схвачен, доставлен в Петербург и посажен в каземат Алексеевского равелина. Но сказал же Ермолов о Павле, что тот «был более обыкновенного мил»: не прошло и двух месяцев, как царь освободил Алексея Петровича из заключения и в виде особой монаршей «милости» сослал его на вечное поселение в Кострому.