Вся королевская рать

– Плохо, потому что я много знаю. Я знаю, что вы убили Хозяина.

– Это ложь! – закричал он и поднялся на кушетке – и кушетка заскрипела.

– Не ложь. И не догадка. Хотя мне следовало бы догадаться. Мне сказала Сэди Берк. Она…

– Она сама в этом замешана, сама!

– Была замешана, – поправил я, – а теперь нет. Она об этом расскажет. Ей все равно, кто об этом узнает. Она не боится.

– Зря не боится. Я…

– Она не боится, потому что устала. Она устала от всего, от вас устала.

– Я убью ее, – сказал он, и на висках его выступили капли пота.

– Никого вы не убьете, – сказал я. – И теперь никто за вас этого не сделает. Потому что вы боитесь. Вы боялись убить Хозяина и боялись не убить, но вам помог случай. Вы не упустили случай, и, ей-богу, я вас за это уважаю. Вы мне открыли глаза. Понимаете, Крошка, все эти годы я не держал вас за живого человека. Вы были карикатурой из газеты. С вашим бриллиантовым перстнем. Вы были у Хозяина вместо груши и улыбались кривой улыбкой, когда он вас бил. Вы были как тот пудель. Вы когда-нибудь слышали про пуделя?

Я не дал ему ответить. Он успел только рот открыть, а я уже продолжал:

– У одного алкоголика был пудель, и он таскал его за собой повсюду, из бара в бар. А почему? Потому что любил? Нет, не поэтому. Он таскал за собой пуделя для того, чтобы можно было плевать на него и не пачкать пола. Вот вы и были пуделем у Хозяина. И вам это нравилось. Вам нравилось, когда на вас плевали. Вы не были человеком. Вы не существовали. Так я думал. Но я ошибался, Крошка. Что-то у вас было внутри, что делало вас человеком. Вам не нравилось, когда на вас плевали, даже за деньги.

Я встал, держа в руке полупустой стакан.

– И теперь, Крошка, – сказал я, – когда я знаю, что вы существуете, мне вас пожалуй что жалко. Вы смешной, толстый старик, Крошка, с плохим сердцем, с усохшей печенью, и по лицу вашему бежит пот, на душе у вас гнусная тревога, и большая чернота поднимается в вас, как вода в погребе. И мне вас даже жалко. Но если вы скажете хоть слово, я перестану вас жалеть. Поэтому сейчас я допью ваше виски, плюну в стакан и уйду.

И я допил виски, бросил стакан на пол (он не разбился на толстом ковре) и двинулся к двери. Я почти дошел до нее, когда услышал за спиной скрип. Я оглянулся.

– В суде, – проскрипел он, – не докажете.

Я кивнул.

– Да, – сказал я. – Не докажем. Но забот у вас и без этого хватит.

Я открыл дверь, вышел, оставив ее открытой, и прошел под большой сверкающей люстрой через длинную переднюю к двери, за которой стояла свежая ночь.

Я глубоко вдохнул холодный воздух и увидел сквозь ветви ясные звезды. Я чувствовал себя великолепно. Я лихо провел эту сцену. Я показал ему, где раки зимуют. Я лопался от гордости. Из ноздрей моих валил дым. Я был герой. Я был святой Георгий с драконом у ног. Я был Эдвин Бут50 и кланялся под газовыми огнями. Я был Иисус Христос с бичом в храме.

Большой человек.

И вдруг под звездами я мигом превратился в человека, который попотчевал себя всем, от супа до орешков и «Короны-короны», и чувствует себя наверху блаженства, и вдруг – нет ничего, кроме желтого кислого привкуса, который пробрался в рот из старого больного желудка.

Три дня спустя я получил заказное письмо от Сэди Берк. В нем говорилось:

«Дорогой Джек,

чтобы вы не подумали, будто я хочу увильнуть от того дела, о котором мы говорили, посылаю вам обещанное заявление. Оно удостоверено свидетелями, заверено нотариусом, заштемпелевано по всей форме, и вы можете делать с ним все, что вам заблагорассудится, потому что оно – ваше. Это мое решение. Еще раз говорю, распоряжайтесь им, как вам угодно.