Вся Урсула Ле Гуин. Книги 1-12

Вечером того дня, когда состоялись похороны моей матери, я позвала Маруну, Сикану и еще кое-кого из старших служанок пойти со мной в святилище. Старая Вестина была настолько сломлена горем, что пойти не смогла; она сидела, сгорбившись, на полу в комнате моей матери и, безостановочно раскачиваясь из стороны в сторону, то ли стонала, то ли хныкала, точно больной ребенок.

Мы прошли по улицам к алтарю Януса, и я принесла ему – этому божеству всех начал и концов – жертву в виде священной пищи и благовоний. Вокруг нас стали собираться горожане, но никто не произносил ни слова. Эта странная тишина, воцарившаяся в городе после шума и грохота войны, внушала какой-то священный ужас. Страдая от бесконечных утрат и страха, мы страстно желали умилостивить богов и высшие силы природы, совершив в их честь такие обряды, которые позволили бы нам признаться в собственной беспомощности и полной зависимости от этих великих сил, недоступных нашему пониманию. Принеся жертву двуликому Янусу, я подошла в сопровождении своих спутниц – и многие люди также последовали за нами – к дверям, что стояли неподалеку в своей высокой кедровой раме, но никуда не вели. Это были Ворота Войны, и сейчас они были распахнуты настежь. Я попыталась закрыть их, сдвинуть с места сперва одну створку, потом другую, но у меня ничего не вышло. Столько дней оставаясь открытыми, ворота провисли в петлях и уперлись нижним краем в каменистую землю. Женщины из нашего дома принялись помогать мне, потом к ним присоединились и мужчины из числа собравшихся горожан, и общими усилиями нам наконец удалось эти ворота закрыть. Затем Сикана с каким-то мужчиной подняли прямоугольную дубовую балку засова и всунули ее в толстые железные скобы, а я сказала, обращаясь к Воротам Войны: «Вот так и стойте закрытыми! Договор остается в силе!» У меня было такое ощущение, будто я разговариваю с врагом, лишь на время потерпевшим поражение, но отнюдь не смирившимся. И люди шепотом повторяли следом за мной: «Договор остается в силе!»

* * *

Эней не приезжал в Лаврент девять дней, в течение которых полагается оплакивать своих мертвых. Этого просто требовали приличия. Если бы он прибыл раньше, его наверняка восприняли бы как завоевателя, навязывающего всем вместе со своей победой и свои обычаи, и стали бы втихую презирать. И ни для кого не имело бы значения, что Эней поклялся оставить корону и меч Латину, а в Лаций принести только своих богов: все видели, как священные обещания дважды нарушались сразу после того, как были даны.

И все же... «А новый царь что-то не слишком сюда торопится, верно?» – говорили люди. Даже мои служанки называли его царем, хоть я и сказала им, что это неуважительно по отношению к Латину, нашему настоящему правителю. Ходили слухи, что предводитель троянцев и сам серьезно ранен и ему нужно время, чтобы хоть немного поправиться. И люди с некоторым удовлетворением замечали: «Значит, Турн все-таки успел на нем свою метку оставить!» Однако с куда большим восхищением они рассказывали о том, как Эней в течение двух часов охотился за Турном по всем полям сражений, невзирая на то, что у него в ноге сидел наконечник стрелы. Действительно, когда Эней наконец объявился в городе, то сильно хромал и выглядел весьма измученным и похудевшим.

Он, правда, послал вперед гонца, чтобы предупредить нас о своем приходе, а сам явился чуть позже, с небольшим отрядом в десять или двенадцать человек. Все троянцы были верхом и одеты в самые лучшие свои одежды – в основном это были боевые доспехи, тщательно вычищенные и отполированные; сверху у некоторых были накинуты плащ или туника, которые, наверное, тоже некогда были красивыми – до того, как побывали в долгом путешествии из Трои к италийским берегам. С троянцами приехали еще и двое прехорошеньких мальчиков, сыновья этрусского правителя, но никого из греков с ними не было: после гибели сына Эвандр, пребывая в страшном горе, отозвал всех своих людей назад в Паллантеум. Эней приехал на одном из тех коней, которые еще в самом начале были подарены ему моим отцом, когда был заключен первый договор и меня пообещали отдать троянскому полководцу в жены. Красивый серый жеребец, хорошо обученный, но чересчур живой и горячий, видно, учуял старых подруг-кобыл из царской конюшни и призывно заржал, когда Эней проезжал мимо. Кобылы, разумеется, ответили жеребцу высокими пронзительными голосами, так что эта часть въезда троянцев в город оказалась довольно-таки шумной. Стража в воротах расступилась, пропуская их, и они спокойно поднялись по улице к дверям регии. Люди так и сбегались отовсюду, желая посмотреть на них, толпились на стенах и крышах, но вели себя на редкость тихо и сдержанно.

Прибывшие спешились у дверей нашего дома, и я, поспешно спустившись вниз со своего наблюдательного поста над воротами, обежала дом кругом, намереваясь, как всегда, проникнуть в зал советов через маленькую дверцу позади царского трона, но Гай, который после гибели Вера командовал теперь царской стражей, остановил меня.