Вся Урсула Ле Гуин. Книги 1-12

В волшебных краях Земноморья деяние чаще всего связано с превращением. Однако, поскольку человек здесь — высшая форма жизни, превращения могут привести его только к низшей форме, в результате чего человек может стать менее человечным (об опасностях пребывания в чужом обличье в трилогии говорится много раз). Таким образом, превращение как деяние, как активная смена обличья связано с тем, что человек обладает властью выбирать, кем он по сути своей станет. Обличье как бы предшествует форме; существование — сути; деяние порождает личность. Но деяние может поколебать равновесие человеческой сущности, самой его человечности. И если человек будет осведомлен о том риске, которому подвергается, совершая деяние, он, вполне возможно, помедлит, прежде чем совершить его. Именно благодаря Недеяниям (такова точка зрения Геда и его Учителя Огиона) внутренний мир людей должен находиться в равновесии с внешним. Иначе может случиться непоправимая беда: Гед, одержимый жаждой самоутверждения, выпускает страшную Тень, создавая опасность для всего Земноморья, а не только для себя самого; вызванный магией «дождь на Роке может обернуться засухой на Осскиле»; страшный эгоцентризм Коба едва не приводит мир к гибели. Однако, хотя «зажженная свеча непременно порождает тени», мы все-таки ждем от героя прежде всего действия, деяния, ибо только благодаря ему человек становится человеком!

Раскроется серебряная книга,Пылающая магия полудней…

Н. Гумилев. «Судный день»

Если разобрать «по нитям» великолепный сказочно-мифологический гобелен трилогии, то очарование исчезнет, останется лишь груда прочных, вполне осязаемых нитей, из которых этот дивный гобелен был соткан. Не будем заниматься столь неблагодарной работой, уничтожая произведение искусства и уподобляясь любопытному мальчишке, который непременно желает знать, отчего играет серебряная музыка в старинной музыкальной шкатулке. Музыка смолкнет, детали загадочного механизма останутся лежать на столе бесполезной, бессмысленной кучкой… Нет, постараемся же не нарушать очарования то пестрой и яркой, то строгой, будто старинная гравюра, то немного нравоучительной, будто проповедь в храме или лекция в средневековом университете, прозы Урсулы Ле Гуин, ибо — тонкий художник! — она вплела в ткань трилогии столь многое, от мифа и представлений древних философов до самых современных проблем человечества, что разложение на «непосредственно составляющие» грозит этому произведению утратой художественной ценности.

Многие называют трилогию о Земноморье сказочной. Это верно, но не совсем. Многие, особенно на Западе, ищут в ней юнгианские архетипы и утверждают, что книга эта так и писалась — с чисто университетским подходом, в виде иллюстрации к теории психоанализа и мифопоэтики. Кто-то говорит, что все части трилогии навеяны соображениями Дж. Фрэзера о магии как первоначальной форме науки, изложенными в знаменитой «Золотой ветви», которую высоко — а как же иначе! — ценила писательница. Кто-то находит отчетливое сходство последней части трилогии, романа «На последнем берегу», с научно-фантастической антиутопией Ле Гуин «Новая Атлантида», в которой «брешь в ткани мирозданья» пробита экологическими преступлениями современного и грядущего общества Земли.

Все эти исследования по-своему правы. И не правы. Ибо, как уже говорилось, ткань трилогии слишком сложна и слишком художественна, чтобы говорить о какой-то единой структурной форме, единой направленности, единой цели этого произведения. На мой взгляд, трилогия о Земноморье — образец героико-эпической фантастики, который можно соотнести как с народными волшебными сказками (которые созданы прежде всего для того, чтобы их рассказывали вслух), так и с эпическими произведениями типа «Беовульфа». Урcулу Ле Гуин часто ставят в один ряд с Дж. Р. Р. Толкином, автором знаменитой эпопеи «Властелин колец». Сама же писательница считает его своим учителем; в ее ранних рассказах «Правило имен», «Освобожденное заклятие», «Шкатулка, в которой была тьма» — первых произведениях о Земноморье — влияние Толкина ощущается весьма сильно. Во всяком случае, слово в них, как и у самого Толкина, всегда «физически ощутимо».

В своей трилогии Ле Гуин создала такую мифологию, которая показывает, что героический подвиг не только возможен и обусловлен Судьбой, но и психологически необходим в нашем мире и в наше время — как это было и будет во всех человеческих обществах.

Что же касается «сказочности» трилогии, то и это определение к ней вполне применимо. Мы уже достаточно много говорили о структурно-типологическом сходстве волшебной сказки и книги Урсулы Ле Гуин. И закончить эту тему мне хотелось бы словами Дж. Р. Р. Толкина из его эссе «О волшебных сказках»: