«Вся жизнь моя — гроза!»

Хозяин отпустил луковского товарища на волю; нашли ему жену, построили саклю, и зажил он горцем. Лукова хозяин убивать не стал: работник хороший, да, видать, пожалел баранов, что за него отдал; но обращаться с ним стал строже, есть давал кукурузную лепёшку, ночью сажал на цепь. Подсылал к нему прежнего товарища, чтобы уговаривал Лукова сделаться мусульманином, но Луков твердил своё: нет. «Я, — говорил, — брат, на тебя обиды не держу, у каждого своя судьба». Но вот снова явился в аул Кази-Мулла, заметил Лукова, рассердился. Топнул ногой на хозяина и закричал на него. Хозяин сложил руки на груди, нагнул голову, потом сказал (Луков уже понимал по-ихнему и говорил немного): «Если через три дня не согласится, застрелю». Посадил Лукова на цепь в сарае, дверь запер, кормить вовсе перестал. А на третий день пришли русские и заняли аул.

Луков от голода был слабый, идти долго не мог. Емельянов и Григорьев посадили его на ружьё — он их за плечи обнял — и понесли. Емельянов сказал: «Мы тебя до того места донесём, где наш обоз стоит. Посадим в повозку — поедешь барином».

...Возвращались не торопясь. Солдаты устали после быстрого ночного марша, после набега на аул. На полпути устроили привал. Разложили костры, повесили над ними большие медные котлы, зарезали захваченных в селении баранов, стали варить мясо.

Емельянов штыком доставал из кипящего котла большие куски баранины и накладывал в котелки сидевшим вокруг костра солдатам. Особенно старательно угощали отбитого у горцев пленника Лукова, он ел жадно, облизывал пальцы. В сторонке, дожидаясь своей порции и шумно зевая от нетерпения, сидел Приблуд и внимательно смотрел на Емельянова.

Подвели к костру пленного горца в коричневом бешмете и белой папахе. Это был тот самый, которого во время атаки Григорьев ударил штыком. Он был ранен в плечо. Обхватив левую руку правой, он прижимал её к груди, как ребёнка. Приблуд при виде его оскалился и зарычал, но горец что-то проговорил по-своему — и пёс умолк.

— Ишь ты, понял, — удивился Емельянов. — Должно, прежде в ауле служил.

Григорьев протянул пленному свой котелок с мясом.

— Вот как! — улыбнулся Полежаев. — То было убил его, а то свой харч отдаёшь!

— В бою такое дело: либо я его, либо он меня, — отвечал Григорьев. — А здесь что он, что я — оба человеки.

Но пленник покачал головой и легонько оттолкнул ладонью котелок.

— А что, — сказал Лукову Полежаев, — глядишь, выменяют горца этого на твоего товарища? Вот и он к своим вернётся.

— Нет, — сказал Луков, — он не пойдёт. Жену свою сильно любит. И детишек. Двое уже у него — девочка и мальчик.

Горец сидел неподвижно, будто вырубленный из дерева, и не отрываясь смотрел на огонь.

«Но нет той счастливой страны»

Кавказские стихи Полежаева — не просто картины войны: в них живут чувства, владевшие душой поэта. Всё, что его волновало, тревожило, вызывало гнев и печаль, — всё ложилось в строки стихов.

Полежаев проклинал того, кто первый на земле поднял меч войны, повёл брата на брата, принёс людям горе и смерть. Война — это не просто походы и сражения, переправы через реки, ночи у костра, набеги на аулы и внезапные нападения неприятеля. Война — всегда гибель многих людей. С глубокой печалью оглядывает поэт поле боя — «равнину бранную». Повсюду, куда достаёт взор, видит он тела убитых, в эти минуты поэт думает о том, что все, отдавшие жизнь в бою, не «свои» и «чужие», а прежде всего — люди, которые могли бы жить в мире.

О, кто, свирепою душою Войну и гибель полюбя, Равнина бранная, тебя

Обмыл кровавою росою?.. Какой земли, какой страны Герои падшие войны?

Перед взором поэта открывается мирный горский аул:

Везде блуждающие взоры Встречают сакли и заборы, Плетни и ва́лы; каждый дом — Бойница с насыпью и рвом. Над разорвавшейся рекою,

Бегущей с горной высоты, Искусства чудною рукою Везде устроены мосты... В ауле шум и конский топот, Молчанье жён и детский хохот; На кровлях, в окнах, у ворот Кипящий ветреный народ...

А следом — мёртвое селение:

Всё пусто в нём! Свирепый пламень

Пожрал жилище беглецов; Обломки брёвен, чёрный камень И пепел брошенных домов...

Солдатскую поэму «Чир-Юрт» Полежаев начал горькими строчками о бесконечных войнах, которые разделяют людей, губят нашу землю:

Есть много стран под небесами, Но нет той сча́стливой страны, Где б люди жили не врагами Без права силы и войны!