«Вся жизнь моя — гроза!»

Александра Петровна повернулась к управляющему и велела искать Аграфене мужа из вольных людей. Приданое за ней будет порядочное — и бельём, и посудой, и деньгами; если понадобится, можно и дом купить в городе. Михайла понимающе склонил голову.

Александра Петровна приказала назвать мальчика Александром.

Фамилии у него пока не было.

Торговля

Начал Михайла Вольнов искать мужа Аграфене. Помог богатый саранский купец. Нашёлся у купца приятель, тоже из купеческого звания, — Иван Полежаев. Торговлю Полежаев вёл мелочную, богатства не накопил. У Полежаева был сын, звали его, как отца, Иваном. Старший Полежаев надеялся вывести сына в люди через выгодную женитьбу. Тут появился в доме Полежаевых рузаевский управляющий Михайла Семёнович. Мужчина дородный, степенный, кафтан праздничный, хорошего чёрного сукна. Вольнов достал из-за пазухи бумажник, большой, кожаный, немного потёртый; в бумажнике — опись приданого, которое дают господа за Аграфеной. Михайла Семёнович развернул опись, стал читать:

— Салоп тёплый, тёмно-зелёный, атласный, под ним мех черно-бурый, лисий. Шуба на заячьем меху. Платье шёлковой материи, палевое. Две скатерти персидские, белые. Две дюжины столовых салфеток, белых. Одна перина двухспальная, пуховая. Шесть подушек пуховых…

Склонив голову набок, отец Полежаев слушал мечтательно, как песню.

Пока гость раскрывал бумажник, старший Полежаев тотчас приметил упрятанную в кожаный кармашек плотную пачку денег.

А Михайла Семёнович, едва поведя глазом, оглядел тесноватую полежаевскую горницу, важно погладил рыжую бороду:

— Мы и дом молодым справим...

Купец Полежаев решил взять сыну в жёны отпущенную на волю господами Струйскими крестьянку Аграфену с шубой, салопом, периной, подушками пуховыми, с домом в городе Саранске и полугодовалым сыном Александром.

...Венчали Аграфену с Иваном в рузаевской церкви, подальше от любопытных глаз; тут и священники были послушны своим господам, и книги церковные велись под надзором самой Александры Петровны.

День стоял январский, морозный. Венчанье назначили с утра, церковь была нетопленная.

— Обручается раб божий Иван рабе божией Аграфене, — произносил священник привычные слова, изо рта его шёл пар.

Вокруг пламени свечей легонько дрожали жёлтые кружки. В полутьме у дальних икон, где свечи не были зажжены, теплились красные и зелёные огоньки лампадок. Народу в церкви было мало: барыня не велела пускать никого лишнего. Сама Александра Петровна появилась с несколькими надёжными слугами, приехал также саранский богатый купец, который устроил дело. Священник говорил, что главное в семье — любовь и правда. Аграфена думала, что вот выдают ее замуж за нелюбимого, зато отпустили на волю; и сын её теперь не раб — свободный человек. Будут теперь у Саши отчество и фамилия — Александр Иванович Полежаев.

Уколыч

Дом в Саранске был куплен большой: сами поместились, и жильцов пустили, и еще одну комнату, самую просторную, сдали под швальню — портняжную мастерскую. Шили в мастерской солдатскую амуницию — мундиры и шинели, одевали новобранцев-рекрутов. Русское войско сражалось с армией французского императора Наполеона на полях Австрии и Пруссии, но все знали, что это только начало — главная война впереди. Рано утром маленького Сашу будили песни, которые доносились из швальни.

Буря море раздымает, Ветер волны подымает, —

пели портные. Мать надевала на мальчика длинную, вышитую по вороту рубашку, подпоясывала шёлковым витым пояском, на ноги надевала белые мягкие валенцы, давала в руки тёплую пшеничную краюшку.

Портные пели:

Сверху небо потемнело, Кругом небо почернело. Один молний свет блистает, Туча с громом наступает...

Торопливо переступая, Саша топал в швальню. Подогнув под себя босые ноги, портные сидели на широких столах, сильным, протяжным движением протаскивали толстую нить сквозь грубое шинельное сукно.

Начальники все в заботе,

А матросы все в работе: Иной летит сверху книзу, Иной лезет снизу кверху. Тут парусы подымают, Там верёвки подкрепляют...

Самый интересный из портняжных мастеров был старик Гаврила Вуколыч. Маленький, лысый, уши оттопырены, голова глубоко ушла в плечи.

— Хорошо, ушами зацепилась, а то совсем бы вовнутрь провалилась, — смеялся Гаврила Вуколыч и звонко пошлёпывал себя по лысине. Говорил он затейливо, с шутками да прибаутками, историй знал множество, все занятные, иной раз такую долгую заводил — утром начнёт, в обед прибавит, вечером надставит, а доскажет, глядишь, только на другой день.

Старика Гаврилу Вуколыча называли все просто Уколычем. Он не сердился.

— Я, — говорил, — иглой колю, зато словом хвалю. А другой ложкой кормит, а черенком в глаз колет.