Всяческие истории, или Черт знает что

«Само собой, сосед, — сказал Ханс. — Когда кто-нибудь из наших, например, мучает и изводит детей, словно бы Господь создал их лишь для нашего развлечения и пользы, или когда мы халтурим или, того хуже, обогащаемся за счет бедных ребят, пухнем, пока те трудятся в поте лица, — мы грешим не лучше знатных господ, аккурат для Ротенталя».

«Доброй тебе ночи, Ханс, — попращался сосед. — Спи крепко и не сердись, что так засиделся у тебя!»

«Спокойной ночи, — ответил Ханс, — и не приходи завтра слишком рано!»

Ступай, подумал он про себя, да не забудь вытащить бревно из глаза, что так отчаянно тебя укололо, едва я завел разговор! Многие впадают во грех и того не замечают, а сами-то всего лишь одеваются на другой манер, да те, с кем они так же точно обращаются, носят другие имена.

На этом Ханс выбил трубочку, бросил прощальный радостный взгляд на милые звезды, которыми любовался уже много лет, подумал, на какой же из них уготовано ему последнее пристанище, и отправился на покой. Вскоре Ханс уже погрузился в сладкие дремы, а из Ротенталя все раздавался грохот.

ЗАДУШЕВНЫЙ РАЗГОВОР

В низкой комнате был накрыт стол, у печи мотал пряжу мужчина, из открытой двери в маленькую темную комнатку вышла женщина.

— Успеем мы поесть, пока она не померла? — спросил мужчина.

— Да ешьте! Ничего не случится, — раздался голос из комнатки.

— Если хочешь, дам тебе супу! — сказал мужчина, отложил пряжу и сел за стол. То был голос его жены, лежавшей на смертном одре, но еще рассчитывавшей пережить обед.

Мужчина и служанка с аппетитом принялись за еду.

— И во что мне ее заворачивать, когда все кончится? — спросила служанка. — В сундуке есть еще несколько чистых простыней.

— Ну уж нет, — сказал мужчина, — мы их только в прошлом году пошили, они же почти новые.

— Эй, знаете что! — раздался голос из комнатки. — В погребе висит старое покрывало, оно еще ничего, хотя и потрепано. У него подкладка отстает! Оно подойдет, ничего страшного.

— Вот и славно, — сказал мужчина, — лучше и не придумаешь, его и не жалко. Как приберешься, спускайся в погреб и принеси его, да отпори подкладку, пусть будет наготове. Точно ничего не хочешь? Есть еще немного супу, — бросил мужчина в сторону комнатки.

— Нет, — последовал ответ.

— Ну хорошо, убирай со стола, — сказал мужчина служанке. — Да не забудь покрывало снизу!

Когда посуда была перемыта, служанка принесла покрывало, зашла с ним в комнатку, присела у кровати и принялась отпарывать подкладку.

— Посижу лучше здесь, так я ничего не упущу и увижу, коль что понадобится, или конец наступит, — сказала служанка.

— Ну хорошо, — сказала женщина, — но это будет не так скоро.

И правда, она дожила до утра.

ВОРОНОВЫ РОДИТЕЛИ[18]

В просторной горнице вращались с жужжанием три прялки, двое ребятишек учили за столом уроки, мужчина мотал пряжу, а у печи храпела собака.

«Даже не знаю, почему бы учителю не зайти к нам вечерком, — произнесла статная женщина, что пряла на другом конце стола, — обидели мы его что ли?»

То была жена судебного заседателя, с которой мы уже познакомились в последнем выпуске календаря. Учитель обещал зайти на днях и утолить ее любопытство, поведав, что же там такое приключилось с ужасными родителями. Муж утешал, мол, вряд ли они чем-то провинились перед учителем, в последний раз как пекли, даже послали ему каравай. Но не может же он все время ходить к ним на посиделки, ему и с женой и детьми побыть надо, а это, думается, ему и самому в радость.

Тут раздался стук, и еще до того, как начали гадать, кто бы это мог быть, дверь распахнулась и вошел учитель. «Доброго вам вечера! — сказал он. — Господи, я уж думал, не доберусь до вас, ну и ветер поднялся».

«Милости просим, господин учитель! — воскликнула жена заседателя, вытерла руки о фартук и протянула их навстречу гостю. — Ждали вас и уж думали, провинились чем перед вами, вот вы и не заходите».

«Боже упаси, — ответил учитель, — что за выдумки! Да если бы все были, как вы, лучшего и пожелать нельзя. Я так всегда жене и говорю: да если б не жена судебного заседателя, туго бы мне здесь пришлось».

«Ах, бросьте, господин учитель, не стоит, ведь начнут болтать, а вас-то вся община почитает, я ж со стыда сгорю, — затараторила заседательша. — А теперь давайте, я уж вся извелась, расскажите скорее об этих нерадивых родителях, а то я уж понапридумывала себе бог знает чего».

Пробормотав что-то, учитель сел за стол и начал:

«Я родом издалека, из Оберланда, где бушуют лавины и журчат реки и ручьи, где скачут серны, а высоко в небе кружат ягнятники. О, это прекрасная земля, Оберланд, но очень бедная; в некоторых домах по ползимы хлеба не видят; на масленицу вместо пирогов едят цигер[19], так он твердый, как камень.

Стоял в моей деревеньке под горой маленький дом, пустовал подолгу; жили в нем только те, кто не мог найти или купить иного жилья. Нас, детей, при виде этого дома пробирала дрожь, так что подойти к нему никто и не решался.