Всячина (СИ)

   Они еще сомневаются!

   Михаил Петрович опять гулял. Опять заходил в магазин, но ничего не покупал. Он взял специально блокнот и теперь выписывал цены, чтобы сравнить с другим магазином, который немного дальше. Но дальше - это теперь ничего. Это даже хорошо. Надо ходить, надо поддерживать форму.

   ...

   Через три дня он сидел на приеме к психиатру.

   - Или я псих, или что? - строго спросил Михаил Петрович молодую врачиху. - И как тогда все это понимать?

   Она долго его слушала и что-то писала в свою тетрадь. Потом дала рецепт на таблетки и рекомендовала пить перед сном.

   - Так у вас фобия, что ли? - как будто спросила, но видно же, что диагноз у нее уже составился.

   - Мобия, блин! Квартира у меня, ясно? - огрызнулся Михаил Петрович.

   - Конечно, конечно! - сказала врачиха и еще что-то записала.

   ...

   Через месяц таблетки уже не помогали.

   Страшнее всего, что Михаил Петрович постепенно сам разобрался в голосах, узнавал каждый, стал даже что-то отвечать, отругиваться уже в соответствии с теми ролями, которые они сами себе выбрали. С так называемым сыном можно было грубовато пошутить. Так называемую дочку Михаилу Петровичу было жалко, и он говорил с ней ласково, но все равно коротко и зло. Зло у него получалось лучше, а ласково - труднее.

   Бабки на крыльце смотрели с укоризной. Поджимали губы, когда он шел мимо. Качали головами, гудели что-то о моральном облике. Он четко посылал их далеко, и регулярно ходил в магазин и на прогулку. В полицию и к психиатру больше не ходил. Потому что и так было ясно: все куплены, все замазаны в деле. Они там из него, если не преступника, так психа обычного сделают. И потом квартира - тю-тю. Вот этому сыну и этой вот, типа, дочке.

   Фигушки вам всем! Не дождетесь! Он еще крепкий мужик! Он еще - ого-го!

   Хотя, спал плохо. Очень плохо.

   И еще очень опухало лицо. Это нервное, конечно, от недосыпа и всяких дум и воспоминаний. Но - кому теперь жаловаться? Сам во всем виноват. Нет никого, чтобы прикрыть, чтобы взять на себя груз. Вот был бы этот, с баском, настоящим сыном, так разобрался бы давно со всеми остальными. Вот тогда и разговор бы пошел иначе. Тогда бы и родство было видно. А так - эх, да что тут говорить?

   - Михаил Петрович, - начала скрипуче консьержка, поймав его взгляд. - Нельзя же так...

   - А пошла ты в пень, карга старая, - ответил он и даже не почувствовал никакого стыда.

   Потому что надоели все. Был бы пулемет - всех бы застрелил. Своими руками.

   ...

   - Ой, дед, ты дома, что ли? А наши все говорят, что ты болеешь, - этот мальчишеский голос был последней каплей.

   - Болею я, внук, - сказал Михаил Петрович и почему-то заплакал, сидя на полу у тумбочки.

   Плакать старался неслышно, чтобы не пугать парня.

   - Болею, да, но - дома. Это такая совсем нестрашная болезнь. Старость называется.

   Хотелось говорить и говорить, вслушиваясь в чуть хрипящий...

   - А ты что, простыл, что ли? - встрепенулся было.

   - Да не-е... Это мы с Витькой с уроков сбежали. Вот, думали, куда кости двинуть.

   - С уроков - это плохо, - начал Михаил Петрович, но малец тут же перебил:

   - Ага, плохо. Как сам-то в детстве, так было можно, да? А теперь время, значит, другое, ага? Вот только ты еще не начинай, как родаки.

   - А я и не начинаю, - все же начал Михаил Петрович.

   - Мишка, Мишка! - донеслось из трубки.

   Это, наверное, Витька подбежал - Мишкин друг. И так вдруг закололо сердце: Мишка... Внук...

   - Дед, так ты нас пустишь с Витькой? Мы у тебя отсидимся до вечера, ага?

   - Ага, - кивнул он в зеркало, вслушиваясь, впитывая такой знакомый родной голос. - Приходите, конечно. Я вам тут чаю поставлю. И бутербродов. Тебе, Мишка, и Витьке твоему...

   - Ты у меня самый мировой дед! Скоро будем! Жди!

   Связь оборвалась.

   ...

   Когда Михаила Петровича хоронили, бабки у подъезда говорили, что вот был ведь человек-дрянь, ну, просто никому не нужный человек. И злобный такой всегда. Гонор свой всегда показывал. И не здоровался. И даже ругался со всеми. А вот же, умер-то с улыбкой. И смотри, смотри - совсем другой же стал. Хороший какой...

Стреляют

- Кто, откуда, куда, зачем? - строго спросил небритый мужик в грязном потрепанном серо-зеленом камуфляже.

Автомат у него тоже был потертый, местами добела. Два магазина скреплены простой синей изолентой. На ногах - легкие удобные кроссовки.

- Да-а-а, - сказал Мишка.

Он всегда начинал так, потому что немного заикался, и как бы разгонялся, когда надо было говорить.

- Стреляли! - выпалил он после длинного "да-а-а".

И рассмеялся. Уж этот-то фильм знали все.

Мужик нахмурился, рассматривая машину:

- А точнее?

- Еду вот вам привезли.

- Еда - это же хорошо! - обрадовался мужик и махнул своим рукой - мол, все в порядке, все по делу.

Парни в таком же камуфляже раздвинули обмотанные колючей проволокой рогатки и старая медицинская "буханка", чихая от плохой горючки, вкатилась на блокпост.