Всё, что вы хотели знать о евреях, но боялись спросить

Александр Гинзбург, он же Галич, сделался диссидентом, столкнувшись с государственным антисемитизмом. До этого он был удачливым и не особенно разборчивым в средствах советским писателем. Но как вдруг оказалось — родное советское государство не ему отвело первые места, — вступил с ним в борьбу и рассердился до того, что эмигрировал. Но что характерно — уехал не в Израиль, а в Париж, стал не сионистом, а членом НТС и даже прямо заявлял, что с еврейским возрождением ничего общего не имеет[385].

Василий Аксенов, еврей по матери, сын «той самой» Евгении Гинзбург. Маму он жалел, писал прочувствованное предисловие к ее книге (интересно, что для русского отца ни одного теплого слова не нашел). Но именно этот человек написал совершенно потрясающий «Остров Крым», который, собственно, и принес ему международную известность[386].

Среди книг Аксенова есть и «Повесть об электричестве» — книга о Ленине, написанная в духе советской «ленинианы». В некоторых отношениях он — вполне советский человек. Но…

Как плоть от плоти, констатирую — наших предков, белогвардейцев, «Временных Эвакуантов» Аксенов описал великолепно, и описал «изнутри». Чтобы ТАК их описать, надо родиться от этого народа, нужно чувствовать пласты его истории, пропустить их через свое сознание. А ведь описывал он, подчеркну, не СВОИХ генетических предков. Он — потомок русских и еврейских революционеров. А написал книгу, по которой он для нас, потомков интеллигенции XIX в. и убежденных белогвардейцев, он — свой.

Точно такой же путь, судя по многим признакам, прошли и многие польские и чешские евреи-ашкенази. То-то пани Рита Прагер отмечает, что евреями однозначно чувствовало себя «старшее поколение, которое еще до войны знало традиционный образ жизни…»[387]

Евреи, живущие сейчас, после Второй мировой войны, в Польше, — это евреи, выбравшие путь ассимиляции. О том, как думали большинство польских евреев, хорошо видно на примере судьбы Лидии Цёлкош, официально вышедшей из еврейской общины. Она — социал-демократка, ее принадлежность — политическая, а не национальная! По собственному определению, она — «последняя» из польских евреев[388].

Ян Котт, вынужденный эмигрировать, в эмиграции называл себя вовсе не еврейским, а польским эмигрантом, и в глазах американцев тоже был польским общественным деятелем[389]

.

Точно так же в Европе потомков русских евреев определяют вполне однозначно: как русских (а польских — как поляков соответственно). Марина Влади — потомок Самуила Полякова, для французов — потомок русских эмигрантов. Он с полуевреем В. Высоцким встречаются именно как русские люди.

В книге М. Влади вы найдете много весьма интересных данных для сравнения французов и русских… Но не найдете ничего для сравнения русских и евреев, и папа В. Высоцкого (этнический еврей) для Марины Влади — тоже русский[390].

Русско-еврейский период

Советский период нашей истории — это своего рода русско-еврейский период. Время, когда Еврейская Россия играла роль сначала определяющую — года до 1937 г. Очень большую — по крайней мере до конца советской власти, до 1991 г.

В советском периоде нашей истории очень легко заметить типичные черты еврейской культуры, и совершенно не обязательно — отрицательные. Об этом я пишу в другом месте[391].

Но власти СССР сделали из евреев эдакую ходячую загадку. Еще в 1968 г. (мне 13 лет) старый друг нашей семьи, Владимир Иванович Плетнев, сообщил мне настоящую (и тщательно скрываемую в те времена) национальность Ленина и девичью фамилию его матери.

В 1973 г. я кое-что услышал от нашего родственника, дяди Пети — например, о национальном составе Чрезвычайной Комиссии в Петрограде в 1918–1919 гг.

Любопытнейшие сведения о том, что говаривал мой дед о еврейском масонстве, сообщила мне моя мама.

Но, во-первых, все это — крохи, лишь жалкие крохи.

Во-вторых, случайно попавшие мне сведения нельзя было ни проверить (а без проверки любым данным грош цена), ни систематизировать. Системы нет. Есть некая Великая Тайна, и из этой Великой Тайны вырваны отдельные кусочки, отдельные жалкие клочки. По клочкам нельзя судить о целом.

Евреи всегда присутствовали в той среде, в которой я вращался. И в Петербурге, где они были совершено такими же, как остальные члены того же общества, — не лучше, не хуже. И в Красноярске, где я оказался в еврейской среде, совершенно иной по своему интеллектуальному и культурному уровню. Когда-то в интеллигентной среде школьники просто не знали национальности соучеников. Этого времени я уже не застал, мы уже знали, что Равиль Гонцов — татарин, а Мира Гершман — еврейка. Но никаких далеко идущих выводов из этого никто не делал; их национальность была фактом их биографии — наряду с цветом волос или весом. О существовании какого-то особого «еврейского вопроса» я попросту ничего не знал, пока совсем не вырос. Узнал сам, а люди, которые меня воспитывали, не сочли нужным мне ничего об этом сообщить (как, впрочем, и обо многом другом).