Всё могут короли

– Я тебе «помогу»! Я тебе «помогу»! Только попробуй помоги! Только попробу-уй! – И добивая его… заорала во всю глотку, отринывая весь мир, зажмуриваясь: – Не сме-ей! Приду-урок!!!

На пустыре Серов не мог совладать со своей походкой, с ногами – ноги его подскакивали. Передвигаясь по ровному.

Как женщины, сцеживающие молоко, алкаши приклонялись с бутылками к стаканам. В забегаловке стоял сизый гуд. Бутылка Серова на мраморном столике – торчала открыто. Полный стакан водки он выглотал враз. Как хлыст. И ждал. Ждал результата. И – жаркая, всеохватывающая – явилась пьяная всегениальность. Ему все стало ясно. Все же просто, граждане. Свою улыбку к людям он вел открыто. Да просто же всё, товарищи! Как гвоздь, как шляпка гвоздя: не лезьте! не трогайте! За помощь вашу – в рожу вам! И-ишь вы-ы! Помощнички! Где вы раньше были?! Он чувствовал родство. Кровное родство. Алкоголичка у ларька – и он, Серов. Он, Серов – и орущая, как резаная, алкоголичка. Конечно, разный уровень сопития у них. Во всяком случае, пока что. Он – философствует, выводит парадигмы, можно сказать, различные иероглифы жизни. Она – давно промаразмаченная – только истошно орет. Я тебе помогу-у – только попробуй-у-уй!..

Серов выпил опять полный. На какую-то обязательную кильку от буфета на тарелке даже не смотрел. В голове продолжало торчать обидное слово «придурок». Смог бы он так его проорать? Как та бабенка? Вот прямо здесь, сейчас, в забегаловке? Всем этим рожам вокруг? Или на работе? Манаичеву? Хромову? Или в редакциях? Всяким подкуйкам-зелинским? Только попробуйте помогите! Только попробуйте-е! И закрыв глаза, с лопающимися на шее жилами: приду-у-урки!!! А? Смог бы?.. Пожалуй… нет. Не дозрел еще. Не дорос. Но скоро сможет. К этому все идет. Круг у него с той бабенкой один. Давно один. Да.

После третьего стакана Серов больше ничего не помнил. Подходя к Серову со спины, уркаган поиграл пальцами как хирург. Запустив руку в карман серовского пальто, будто кобель с сукой – склещился… Не успев выгрести деньги, так и шел с Серовым к выходу – в ногу, жестоко повязанный, страдающий…

…Глубокой ночью, видимо, после какого-то скандала (с женой, наверное, с кем же еще?), Серов врубился на коммунальной общежитской кухне. Кухне зловещей, пустой. Темные остывшие баки с грязным бельем на плитах чудились контейнерами небольшого ядерного захоронения. И словно пораженный уже им, больной, Серов сидел с вытаращенным правым глазом. Сидел у стены. Казалось, тараканы стекали ему прямо в голову. И как долго длилось это – неизвестно. Часы на руке у Серова не тикали… Поднялся, наконец, пошел к двери. Трещал тараканами, как шелухой. По коридору продвигаясь, ощущал его какой-то нескончаемой теплицей в душной огородной пленке. Хотелось надавливать ее кулаком…

Проснулся утром. В своей комнате. Один. Первое, что увидел – антресоль над прихожей… Продолжением ночного сабантуя тараканов на кухне – антресоль натурально роилась. Как утренний рабочий улей… Вскочив, со злобой бил тапкой. Подпрыгивал и бил! Подпрыгивал и бил!.. Потом ходил, сгибался, унимал сердце, словно отвоевав свое, отбив кровное…

Тем не менее, через час, уже отравленный, безумный, вновь вернулся в комнату. На сей раз – с Ратовым. С Ошмётком-Ратовым. Закоренелый дядюшка Онан, тот озирался. Тот трусовато переступал своим крутым ортопедическим ботинком. Весь женский уют как будто видел впервые. Впервые в жизни. Забыл даже про две пустые сумки в своих руках.

А сам хозяин с давно созревшим планом уже прищуривался на антресоль. На подозрительно притихшую антресоль. Тапкой, подпрыгнув – стукнул. Тараканы разом зачертили молнии. Ошмёток удивился. Со всей честностью неофита. Который впервые увидел такое. Ну, в женском уюте. Однако в следующую минуту уже ловил папки, которые начал выдергивать и швырять с антресолей вставший на стул Серов. Папок было много. Очень много. На литр хватит, Серега! На литруху! Ошмёток метался, пихал всё в сумки. Вдобавок к двум этим здоровенным сумкам – с рукописями, с черновиками, со всем написанным за двенадцать лет (со всем серовским архивом!), – была сграбастана со стола даже последняя повесть Серова. Повесть, над которой работал! Потом навязали еще несколько стопок книг. Помимо всякой чепухи, в них попадались и Пушкин, и Толстой, и Чехов!.. Как ишаки навьюченные (в зубах только ничего не было) вывалились в коридор.

Точно черным медом, капала тараканами разрушенная антресоль. Два-три листка из папок валялись на полу, истоптанные ортопедическим ботинком Ошмётка…

У железного гофрированного ангара «Вторсырьё» – ударились о висящий замок. Ч-черт! Однако Ратов, не теряя разгона, толкнул ладошкой воздух – сейчас! И сразу завтыкал свое растоптанное копыто черта к соседней пятиэтажке. При этом оборачивался, очень боялся за рукописи…

Серов остался ходить взад-вперед. Неподалеку от брошенных на землю сумок и связок книг. Не приближался к ним. Глаза его были глазами фаталиста – яблочками! Начиная движение, он словно уносил глаза от самого себя и… возвращался с ними – еще более выкатившимися…