Всё началось, когда он умер

Этой фразой о картошечке жаждущая счастья баба поставила точку. В ней было больше доверительности, чем во всех предыдущих вместе взятых. Сведения о том, что будет есть хирург на поздний ужин, обратили множество изданных за вечер звуков в четкую картинку. Вот она возвращается. Чистит неровные клубни. Моет. Тоненько режет. Наливает в сковородку масло. Смахивает в него прозрачные кусочки с разделочной доски. И все это время ею с улыбкой любуется неповторимый Серегин в домашней рубашке. Потом встает, обнимает, целует… Нет! Нет! Нет! Противно же! Только не ее! А если ее, то не он.

Катя вздрогнула от отвращения. Речь шла не о красивом решительном веселом хирурге, а о каком-то жалком затурканном страшилище. Может, Серегин просто лгал Ксении Ивановне? Непримиримая жена, которую он любил и любит не меньше, чем дочку, опять его выдворила. За измену. Он и связался с озабоченной докторшей. Не снимать же квартиру за бешеные деньги, не искать же сексуального расслабления по барам. Пережидает грозу под ее крышей. Знает: нервная супруга быстро почует, что он удовлетворен и действительно не рвется домой. И тогда науськанное ею дитя, запинаясь, произнесет в телефонную трубку странный для нее текст: «Папочка, я так соскучилась. Возвращайся ко мне, только маме не говори, что я звонила». Он разыграет перед любовницей очередной спектакль. И уйдет.

— Вот это более правдоподобно, Журавлик, — обратилась Катя к улегшемуся возле ее ног псу. — Двинемся и мы восвояси. В одном тебе здесь признаюсь: такой Серегин еще хуже безвольного. После жены, какой бы она ни оказалась, я согласилась бы с ним на все. Но после этой, с ее картошкой и наездом на Ирину Леонидовну… Ха, она боится, что их обоих уволят за аморалку! И верит, что он на ней женится. Он! На ней! Сумел же внушить. Даром мне этот хирург не нужен. Остальные не хуже, между прочим. И симпатичные есть. А Серегин, жертва чудесной внешности, пусть разбирается с ненормальными бабами дальше. Может, всякие поля, токи и лучи на физиотерапевтов как-то особенно действуют. Поэтому Ксения Ивановна такая доверчивая. Ну ее. Ты, главное, имей в виду: площадка наша. Будем гулять только здесь.

Пока она произносила речь, маленький двортерьер быстро-быстро вилял хвостом.

— В тебе благородства больше, чем в любом враче, — царственно сообщила ему девушка. И сурово закончила: — А ну домой, подлиза.

Ксения Ивановна действенно была повинна в том, что Трифонова разочаровалась в Серегине. Катю больше не колотило при его приближении. Она впервые заметила, что дышит полной грудью. Что подает инструменты твердой рукой. Что у нее не ноет поясница: оказывается, она часами стояла, вытянувшись в струнку. Физической усталости не было даже после многочасовых операций. Бог стал талантливым красивым хирургом с запутанной личной жизнью; фанатичное служение ему превратилось в нелегкую, ответственную, но только работу. Душевное напряжение, от которого почему-то сжимались и белели губы, исчезло. Катя ощущала легкость, которая, наверное, и есть счастье. Никогда раньше она не благословляла уход любви. Даже безответную хранила до последнего, с ней было лучше, чем вовсе без чувств. Но вот и такое случилось. И ничего, опять не умерла.

С Ксенией Ивановной же возникло то, о чем Трифонова надеялась через годы сказать как в брошенной книге: «Женщина, с которой мы тогда приятельствовали». Ни к чему не обязывающая, но что-то обеим дающая болтовня на собачьей площадке. Они не сговаривались о часе и встречались когда раз, когда два в неделю. Мики с Журавликом, казалось обожавшие друг друга, тоже успокоились. Намотав десяток кругов, разбредались по противоположным углам и вынюхивали каждый свое.

— Екатерина, почему вы никогда не говорите о себе? — как-то спросила доктор.

— На случай этого вопроса я заготовила уклончивый и глубокомысленный ответ: «Потому что сейчас мне необходимо молча думать о том, как жить дальше». Но вам открою правду: я не скрытная и не коварная, мне нечем делиться. У меня нет парня, нет интересных знакомых, нет хобби, — призналась девушка.

— Ясно, затишье перед бурей. Но и такая вы имеете право на существование. Впрочем, мне больше нравится ваша домашняя заготовка. Видите ли, у меня сейчас период, когда необходимо трепаться, чтобы решить, как жить дальше.

— В роли слушательницы я неподражаема.

— Это точно. Вы так умело скрываете заинтересованность, у вас такой отсутствующий вид, что тянет вывернуться наизнанку, чтобы расшевелить.

— Мне интересно. Но я вялая. И на самом деле хочу, чтобы мир оставил меня в покое. Шел лесом со всеми своими «надо» и «должна».

— Тихий бунт, — определила Ксения Ивановна. — Принципиальное неучастие. Знакомо. Со мной все было.