Всё о Кыше, Двухпортфелях и весёлых каникулах

Я несколько раз засыпал, просыпался, ворочался с боку на бок, потому что руки и ноги ещё немного жгло, снова засыпал, а ребята всё не шли и не шли. Я уж думал, что они меня обманули… Но тут тоненько пискнули железные петли калитки, и послышались осторожные шаги. Ночь была так темна, что я не мог увидеть Веру, пока она не подошла совсем близко. Кышу я шепнул, чтобы помолчал.

Лежал я одетый и даже в сандалиях. Я тихонько, чтобы не скрипели пружины, встал с раскладушки, а Вера легла, и я её укрыл с головой одеялом. В этот момент мама сонным голосом спросила из комнаты:

— Алёшенька, очень зудит крапивница?

— Совсем прошло… Спи, мамочка, — сказал я, и что-то дрогнуло во мне от любви и жалости к маме. Но отступать уже было поздно. Я, глотая слезы, поклялся ей про себя, что вернусь… что я постараюсь вернуться здоровым и невредимым.

Глава 50

Выйдя из калитки, я увидел под фонарём вместе с Севой и Симкой взрослого. Он сказал мне, как его зовут:

— Сергей Иваныч.

— А мы Алёша и Кыш, — сказал я и сразу догадался, что Сергей Иванович — отец близнецов. В руке у него я не заметил ни верёвок для скручивания рук, ни оружия. У Севы на груди был аппарат со вспышкой, а Симка нёс большой цилиндрический фонарик.

По улицам ещё гуляли «дикари», а в парке никого не было.

К прудам мы вышли незнакомой мне дорогой, и Сергей Иванович расставил всех по местам. Я, конечно, оказался дальше всех от пруда.

— Всё. Больше ни звука. Как только я скажу: «Старик, ты в ауте!» — направляйте на них фонари, а ты, Сева, щёлкай. Ты, Сима, будь около лебедей, чтобы им не успели свернуть шеи… По местам.

Меня с Кышем положили на газоне за подстриженными лавровыми кустами и велели, в случае чего, чтобы Кыш подал голос. От кустов пахло тепло и пряно. Слева, неподалёку от меня, серела дорожка. Над ней горел тусклый фонарик и освещал зелёную скамейку. Было очень тихо. Только где-то журчал ручеёк, ровно дышало море, и иногда в своём домике встряхивали крыльями лебеди… Время тянулось медленно. Ко мне два раза неслышно подходил Сергей Иванович и спрашивал:

— Ты ничего не напутал?

— Что вы! Ни слова! — шёпотом отвечал я.

Чтобы не задремать, я чесался и смотрел на тусклый фонарик. И когда вдруг, услышав медленные шаги, постукивание палки и тихое поскрипывание камешков на дорожке, увидел не браконьеров, а… Пушкина… — да! да! Александра Сергеевича, живого Пушкина, с бакенбардами, с кудрями, выбивающимися из-под шляпы, как на портрете в книге сказок, с тяжёлой палкой в руках — то я подумал, что сплю и что всё это мне снится…

Но Пушкин, слегка наклонив голову, задумчиво шёл по дорожке. Шёл очень медленно, потом остановился, словно вспоминая что-то, потёр кулаком подбородок и улыбнулся.

Я ущипнул себя: мне стало больно. Я погладил Кыша: он лизнул меня в щёку.

«Значит, я не сплю, — подумал я, — и Пушкина вижу на самом деле. Это он! А у нас, как назло, засада!»

Раздумывать в такой момент было некогда. Я приказал Кышу лежать, а сам по траве по-пластунски пополз навстречу Пушкину. Он сел на скамейку под фонарём, поставил палку между ног, вынул блокнот и что-то записал в нём.

Я приподнялся над кустами, сложил ладони рупором и громким шёпотом позвал:

— Александр Сергеич!.. — Он не услышал. Я повторил ещё раз: — Александр Сер-ге-е-вич! — Пушкин вскинул голову, прищурил глаза и посмотрел в мою сторону. Заикаясь от волнения, я зашептал: — Александр Сергеич!.. И-и-идите сю-сю-да!.. Бы-бы-стрей!.. То-только тихо!!

Пушкин на цыпочках подошёл к кустам и наклонился ко мне. Я на секунду онемел и ошарашенно смотрел на его смуглое лицо и удивлённые голубые глаза. Потом всё так же шёпотом сказал:

— Добрый вечер… вернее, добрая ночь!

— Здравствуйте, милостивый государь, — сказал Пушкин. — Что с вами?.. Ведь вы дрожите! Вам холодно? Вас кто-нибудь обидел?

— Нет-нет… Я вам всё объясню… Идите сюда!.. — Пушкин через проход в кустах перешёл ко мне на газон. — Пожалуйста, тише… Они могут услышать…

Пушкин прилёг на бок рядом со мной и спросил:

— Кто это «они»?

Я не знал, что сказать, потому что из-за браконьеров мне было стыдно, как никогда в жизни. Вместо того чтобы устроить Пушкину торжественную встречу и показать ему Всесоюзную здравницу Крым с домами отдыха для всего народа, мы лежали в засаде. Но врать Пушкину я тоже не мог. Я глубоко вздохнул и ответил:

— Одного из них зовут Старик, а другого — Жека… Они уроды в нашей семье… понимаете? И хотят уничтожить на вертеле осетра, который в пруду… Он жил при вас?

— Конешно! Прекрасная, красивая рыба!

Я радостно отметил про себя, что Пушкин сказал не «конечно», а «конешно», так же как говорил я, хотя мамина тётка — Эльза Антоновна — всегда делала мне замечания и учила говорить «конечно» через «ч».

— А лебеди, белые и чёрные, были при вас?

— Конешно!.. Всё осталось тем же самым: и лебеди, и море, и скалы, и небо, и кипарисы…

— И вы ещё остались тем же самым. Верно? — подсказал я.

Пушкин ничего не ответил. Он только положил свою руку на мою и как-то странно улыбнулся: и весело, и грустно. Неожиданно я ему сказал: