Всё сложно. Как спасти отношения, если вы рассержены, обижены или в отчаянии

В реальной жизни нельзя изменить укоренившиеся семейные модели поведения одним или двумя разговорами. Глубоко укоренившиеся модели вряд ли исчезнут полностью и могут снова проявиться в условиях стресса. Мамина тенденция обращаться ко мне с интенсивным акцентом на отце возникла еще в моей юности, задолго до того, как он стал старым и больным. Поэтому для меня эта проблема была не нова. Когда Роуз сосредоточивалась на Арчи с тревогой, превосходившей мой предел в конкретный день, я должна была искать нетривиальный способ справиться с собственными эмоциями.

Помогал юмор. Я научилась смеяться и поддразнивать Роуз: «Мама, я уверена, что ты слегка помешалась. Если ты упомянешь папу еще хоть раз, я сейчас же приеду и наподдам тебе!»

Кроме того, я высказывала различия в наших взглядах, стараясь не критиковать, не винить и не пытаться изменить Роуз. «Знаешь, мама, – не раз говорила я ей, – я думаю, что мы совершенно по-разному смотрим на эти счета из папиного дома престарелых». «Как так?» – спрашивала она. «Я испытываю такое облегчение, что о нем заботятся другие люди и что ни тебе, ни мне не нужно этого делать, что я готова заплатить вдвое больше за эти чертовы подгузники! – отвечала я. – Ты хочешь, чтобы я была внимательнее к деньгам, а я хочу, чтобы ты не думала об этом. Это просто очередной способ, которым папа заполняет собой пространство. Он похож на огромный валун, лежащий на дороге!»

Если я вела себя легко и излучала тепло и могла смеяться на тему, как по-разному мы реагируем на одну и ту же ситуацию, не пытаясь изменить или переубедить ее, Роуз тоже расслаблялась.

Она хорошо реагировала и тогда, когда я доводила ее жалобы до абсурда вместо того, чтобы объяснить их неправомерность логически. Однажды я всерьез предложила ей вооружиться ручкой и бумагой и засесть в комнате Арчи на сутки, чтобы проследить, сколько подгузников, салфеток и других расходных материалов в действительности тратят на него. Хотя мама сказала, что не желает посвящать этому весь свой день, она поняла шутку, пусть и всерьез задумавшись над этой идеей.

Подготовка разговора на болезненную тему

У меня никогда и в мыслях не было запрещать маме выражать свою боль или заставлять ее замолчать, о чем бы ни шла речь. Пытаясь снизить напряженность ее фиксации на Арчи с помощью шуток, я также старалась наводить ее на те самые темы, которые причиняли ей боль, но продуктивным, а не реактивным образом.

Если я находилась в спокойном состоянии, я задавала Роуз вопросы, чтобы больше узнать о ее переживаниях. Что самое трудное в том, что Арчи находится в доме престарелых? Она когда-нибудь чувствовала себя виноватой, что не в состоянии ухаживать за ним дома сама? Каково это для нее: десять лет оплачивать счета из дома престарелых, когда она много лет так тщательно экономила и вкладывала свои деньги? В чем ее беспокойство относительно собственного финансового будущего? Считает ли она, что ей будет легче после смерти Арчи или, наоборот, тяжелее? Куда, по ее мнению, пойдет энергия, которая тратится сейчас на беспокойство?

Кроме того, я взяла за правило делиться с ней своими проблемами, спрашивая совета и мнения. Такие беседы сблизили нас с мамой, помогли мне лучше понять и почувствовать свою историю и самосознание и позволили отдавать маме внимание и сочувствие, которых она заслуживала.

Не подвергайте темы вечному запрету

Полный запрет на обсуждение какой-то темы редко приносит пользу. Мы можем испытывать соблазн сказать: «Мама, не говори больше об отце в моем доме!» – или: «Я отказываюсь слушать, как тебе плохо, потому что ты ничего не делаешь, чтобы решить эту проблему!» Но такая позиция принесет лишь кратковременное облегчение, да и то не факт.

Очевидно, что мы должны определить свои пределы допустимого («Мама, я просто не могу слушать это сейчас. У меня слишком много проблем и забот»). Но полный запрет разговоров на больную тему заметет ее под ковер, что неизбежно приведет к обострению чувств другого человека по этому поводу. Он оставляет пресловутого слона стоять посреди комнаты[12], а и без того встревоженного человека – в еще более глубоком стрессе из-за запрета на высказывание важных для него опасений или жалоб.

Когда семейные отношения напряжены, для отвлечения жалобщика от предмета его озабоченности гораздо полезнее использовать юмор, легкость и воображение. Тон нашего голоса ничуть не менее важен, чем содержание слов. Задача состоит в том, чтобы передавать меньше тревоги, чем сообщают нам.