Всколыхнувший мир

Он был счастлив, что отправился в плаванье. И капитаном восхищался, хотя и замечал кое-какие тревожные признаки будущих ссор. «Насколько я могу судить, это - выдающаяся личность, - писал он сестрам. - Мне раньше не приводилось встречать человека, которого я мог бы вообразить Нельсоном или Наполеоном. Я бы не сказал, что он очень умен, и вместе с тем я убежден - ему по силам любое высокое и великое деяние. Его власть над людьми поразительна... Его прямота и искренность беспримерны, но почти таковы же (употребляю его собственные слова) «тщеславие и раздражительность». Эти последние качества я уже почувствовал на себе, но ему все прощаешь. Самым большим недостатком Фиц-Роя является суровая молчаливость во время трапез, вызванная постоянными размышлениями, но многочисленные достоинства перевешивают этот недостаток. В целом он - самая сильная личность из всех, с кем мне довелось встречаться в жизни».

Капитан тоже был доволен своим натуралистом, хотя более сдержан, - тем более что писал он начальству, главному гидрографу флота: «Дарвин очень разумный и трудолюбивый юноша и очень приятный сотрапезник. Я еще не видел, чтобы «сухопутный» человек так быстро и досконально освоил обычаи, принятые на море».

Один из офицеров, Саливен, тогда молодой лейтенант, потом ставший адмиралом, вспоминал, что за все пять лет плаванья не видел Дарвина в плохом настроении. Люди, заключенные на такой долгий срок на небольшом корабле, напоминал он, неизбежно часто ссорятся. Пожалуй, только один Дарвин никогда не сказал никому ни единого злого слова. Наоборот, вспоминал Саливен, «наш милый Философ» всегда спешил помирить поссорившихся, «стараясь пролить масло на бурные волны...».

Однако трудный характер капитана, к сожалению, начинал омрачать плаванье. Фиц-Рой нередко вставал, как говорится, «с левой ноги» и утром отправлялся в обход по кораблю, ища, на ком бы сорвать злость. Офицеры, сменяя ночную вахту, первым делом спрашивали: «Много ли было подано капитану черного кофе?» - это служило верным «барометром» капитанского настроения. («Жить в полном согласии с капитаном военного корабля трудно еще и потому, что всякое противоречие ему воспринимается чуть ли не как бунт».)

Дарвин быстро мирил людей, затевавших ссоры по всяким вздорным пустякам. Но когда дело касалось принципов, он ими никогда не жертвовал - и так неуклонно поступал всю жизнь.

Однажды за обедом Фиц-Рой начал рассуждать о том, будто рабы на плантациях в Южной Америке вполне довольны своим положением и вовсе не хотят освободиться.

- Когда я гостил на одной крупной гасиенде, - сказал он, - то ее хозяин специально позвал нескольких рабов и спросил при мне, хотят ли они стать свободными. И все они в один голос дружно воскликнули: «Нет!»

- Неужели вы всерьез думаете, будто ответ раба хозяину при таких условиях заслуживает какого-нибудь доверия? - спросил его Дарвин («возможно, с усмешкой»).

Капитан страшно разгневался, вскочил из-за стола и закричал, что больше не может находиться под одной крышей с человеком, сомневающимся в справедливости его слов.

Дарвин встал и молча вышел из каюты.

Как его тронуло, когда офицеры, услышав об этой ссоре, единодушно предложили Философу отныне обедать вместе с ними в кают-компании! Но Фиц-Рой был так же отходчив, как и вспыльчив. Через несколько часов он прислал своего помощника с извинениями и просил забыть все обиды. Дарвин представил, каково будет капитану обедать одному, и помирился с ним.

Моряки любили и дружески подшутить над Философом. Первого апреля 1832 года веселые розыгрыши начались еще с полночи. По тревоге подняли и вызвали срочно наверх всю палубную команду. Матросы выскакивали на палубу в ночных рубахах. Потом напугали вахтенных, будто треснула и вот-вот упадет грот-мачта. Мичманов заставили убавить паруса якобы по приказу капитана. Дарвин вместе со всеми потешался над обманутыми и твердо решил, что уж себя-то он провести не даст.

Однако моряки уже хорошо изучили Мухолова и нашли подходящую приманку и для него. Когда он, забыв обо всем, склонился над микроскопом, в дверь каюты вдруг заглянул лейтенант Саливен и громко крикнул:

- Дарвин! Вы видели когда-нибудь грампуса? Спешите, дельфин резвится под самым бортом!

Конечно, натуралист немедленно выскочил на палубу и под общий хохот бросился к борту, тщетно высматривая редкостного южного дельфина.

Во многом еще наивный, полунатуралист, полусвященник, немножко знающий геологию из книг да бесед с профессором Генсло, знакомившийся с энтомологией во время любительской охоты за жуками, - пожалуй, было даже лучше, что он не успел еще полностью отдаться одной науке. Дарвин смотрел вокруг без всяких шор, глазами Адама - первого человека. Его не слепил гипноз общепринятых теорий.