Вспоминая Михаила Зощенко

Мы стояли на лестнице, внизу неясно светился прямоугольник распахнутой двери. Скоро выяснилась причина суматохи: какой-то пьяный человек, без шапки, в распахнутой шинели, с обнаженной шашкой гонялся за всеми, кто выходил из дверей или появлялся в воротах. Шашка посверкивала в слабом свете, выходить было страшно, и, переговариваясь с возмущением, мы ждали. Впрочем, недолго. Зощенко, стоявший на первой ступеньке, появился на дворе и неторопливо направился прямо к буяну. Тот замахнулся с грубым ругательством, и мы только вскрикнули, когда Зощенко не отклонился. Он стоял пряменький, подняв плечи. Шашка просвистела над его головой. Не знаю, что он сказал обезумевшему человеку, но тот, бессвязно бормоча, стал отступать. Так, с шашкой в руке, его и взяли подоспевшие милиционеры.

9

Мало кто помнит о стремительном взлете его славы в двадцатых годах. Уже в 1928 году издательство "Academia" выпустило посвященный ему сборник статей, в котором участвовали В. Шкловский и В. Виноградов.

"Сделанность вещей Зощенко, присутствие второго плана, хорошая и изобретательная языковая конструкция сделали Зощенко самым популярным русским прозаиком. Он имеет хождение не как деньги, а как вещь. Как поезд",писал Шкловский.

Я был свидетелем воплощения этой формулы в жизнь. На перегоне Ярославль - Рыбинск находчивый пассажир продавал за двадцать копеек право почитать маленькую книжечку Зощенко - последнюю, которая нашлась в газетном киоске.

К концу 1927 года Михаил Михайлович напечатал тридцать две такие книжечки, среди которых были и повести "Страшная ночь" и "Аполлон и Тамара".

Десятки самозванцев бродили по стране, выдавая себя за Зощенко. Он получал счета из гостиниц, из комиссионных магазинов, а однажды, помнится, повестку в суд по уголовному делу. Женщины, которых он и в глаза не видел, настоятельно, с угрозами требовали у него алименты. Корреспонденция у него была необъятной. На некоторые значительные письма он отзывался, тысячи других оставались без ответа, и в конце концов, отобрав из них три-четыре десятка, он опубликовал "Письма к писателю", книгу не столько объяснившую, сколько подтвердившую его успех, ни мало не нуждавшийся в подтверждении.

Его слава была связана с открытиями в русской прозе; его слова и выражения вошли в разговорный язык. Однако в хоре похвал пробивалось и бессознательное непонимание. Для этого нужно было только одно: не чувствовать юмора. Впрочем, для того чтобы не почувствовать зощенковского юмора, нужна полная глухота,- такие люди едва ли могут отличить музыку от уличного шума.

Характерное для Зощенко гордое достоинство соединялось с полным бесстрашием, более того - небоязнью смерти.

Мы сближались медленно, моя мальчишеская самоуверенность, мои резкости на собраниях "Серапионовых братьев" не нравились ему - человеку, о котором Шкловский метко сказал, что "у него осторожная поступь, очень тихий голос... манера человека, который хочет очень вежливо кончить большой скандал..." ("Мастера культуры", "Academia", 1928).

Впоследствии моя искренняя любовь к нему, мое восхищение его удивительным дарованием смягчили его. Мы стали друзьями, хотя я никогда не чувствовал, что моя личность и мои книги глубоко занимали его.

Мне кажется, что он отказывался судить людей, легко прощая им подлости, пошлости, даже трусость. Его особенно интересовали люди ничтожные, незаметные, с душевным надломом - это видно, кстати, по его книге "Письма к писателю", где авторский комментарий показывает, в какую сторону был направлен этот самобытный, оригинальный ум.

Внутренняя напряженность, которая была видна в нем с первых дней нашего знакомства, усилилась, когда он стал знаменитым писателем.

Но он был щедр, внешне открыт, несмотря на то что часто находился в "болезненно нервическом раздражении" ("Письма к писателю"), несмотря на то что подчас естественная, обыкновенная жизнь казалась ему настоящим открытием, чудом. Он никогда не острил, его милый, мягкий юмор сказывался не в остротах, а в почти неуловимой интонации, в маленьких артистических импровизациях, возникающих по неожиданному, мимолетному поводу, - это-то и было прелестно.

Он радовался удачам друзей, как бы далеки ни были их произведения от его литературного вкуса. Зависть была глубоко чужда ему и даже, кажется, непонятна, - не говорю уж о его доброте, неназойливой, деликатной, - он мог, оставшись без гроша, броситься помогать полузнакомым людям...

1929-1980

И. Слонимская

ЧТО Я ПОМНЮ О ЗОЩЕНКО

Увидела я его впервые в Доме искусств (на Мойке, 59) в Студии, не помню точно, когда именно - в конце 1919 или в начале 1920 года.

Мне уважительно по отношению к нему сказали, что он воевал, отравлен газами и интересный человек.