Встать на четвереньки

Теперь мы перейдем к важнейшим происшествиям. Именно после той самой поездки профессор начал необъяснимо меняться. Все домочадцы стали замечать в нем совершенно не присущие ему черты: как будто что-то затмило его ум, приглушив все хорошее и благородное. Ум, правда, был все так же замечателен; лекции по-прежнему великолепны. Однако нечто новое, темное и непредсказуемое начало подспудно проявляться в профессоре. Дочь, обожающая отца, тщетно стремилась поговорить с ним по душам, преодолеть невидимую стену, которой он окружил себя. Да и вы, сэр, насколько я знаю, старались сделать то же самое, но безрезультатно. Ну, а сейчас, мистер Беннет, опишите доктору тот случай, связанный с письмами.

— Прежде всего упомяну, доктор Ватсон, что профессор не таил от меня никаких секретов. Даже сыну или младшему брату никто не доверял бы так. Я, как секретарь, занимался всеми приходившими на его имя бумагами: открывал письма и упорядочивал их. Но после того как профессор вернулся из Праги, ситуация приняла другой оборот. Он сообщил мне, что, вероятно, станет получать письма от лондонского отправителя, которые можно будет отличить по крестику под маркой. Эти письма я должен откладывать, ни в коем случае не вскрывая: читать их может только он. Вслед за этим мы и вправду получили несколько таких писем; конверты были подписаны корявым почерком не очень грамотного человека. Возможно, профессор и посылал ему ответы, но все они проходили мимо меня.

— Не забудьте о шкатулке, — напомнил Холмс.

— Да, именно — шкатулка. После той поездки у профессора появилась небольшая шкатулка из резного дерева — единственный предмет, который ясно доказывает, что профессор был на континенте: судя по виду этой вещицы, сделана она в Германии или в Австро-Венгрии. Профессор спрятал её в шкаф, где хранилась лабораторная посуда. Как-то раз, ища одну пробирку, я случайно коснулся этой шкатулки. Заметив это, профессор разгневался и принялся упрекать меня в чрезмерном любопытстве, причем в грубых выражениях — что изумило меня, поскольку прежде такого никогда не случалось. Расстроившись, я объяснил, что у меня не было намерения брать шкатулку, я и дотронулся-то до неё совершенно случайно. Однако до самого вечера профессор то и дело мрачно поглядывал на меня, и я понимал, что этот случай его все еще беспокоит. — Мистер Беннет достал записную книжку из кармана и уточнил: — А произошло это второго июля.

— Свидетель вы превосходный, — похвалил его Холмс. — Те даты, что вы зафиксировали, вполне могут понадобиться для моего расследования.

— Да ведь именно профессор научил меня систематичности в деталях, как и многому другому… Но продолжаю: когда стали проявляться всяческие аномалии в его поступках, я решил, что мне надлежит отыскать их причину. Я стал записывать тщательнее — и вот у меня значится, что в тот же день второго июля, едва только профессор вышел из кабинета в холл, как на него напал обычно послушный пёс Рой. Это повторилось одиннадцатого числа и вслед за тем опять — уже двадцатого. Так что пса отдали на конюшню. А жаль, собака умная и ласковая… Но, наверное, мой рассказ уже вас утомил?

Беннет произнес это не без упрека, потому что Холмс, кажется, отвлекся. Лицо у него стало каменным, он смотрел мимо нас, куда-то в потолок. Слова Беннета заставили его выйти из оцепенения:

— Любопытно! И весьма, — буркнул он. — Надо сказать, мистер Беннет, этих деталей прежде я от вас не слышал. Ну что же, суть происходящего мы описали подробно, не правда ли? Но вы говорили о чем-то совершившемся в последние дни…

И тут приятный, искренний взгляд нашего клиента омрачился тенью какого-то нехорошего воспоминания:

— Этот случай произошел позавчера ночью, — начал он. — Я был в постели, меня мучила бессонница. Часов около двух в коридоре послышались глухие непонятные звуки. Приоткрыв дверь, я глянул в щелку… А спальня профессора, между прочим, расположена как раз напротив, в конце коридора.

— Простите, число? — перебил Холмс.

Рассказчика, похоже, огорчило, что его прервали столь малозначащим вопросом.

— Я говорил вам, сэр, что это было в позапрошлую ночь, то есть третьего сентября.

Кивнув, Холмс ответил с улыбкой:

— Дальше, пожалуйста!