Встречь солнцу. Век XVI—XVII

Не зря говорят, что у страха глаза велики. Крепость, в которой запёрся Шантал, была не намного больше укрепления Крупени. Соединённое войско камчадалов и казаков взяло вражескую твердыню с третьего приступа, когда нескольким казакам во главе с Потапом Серюковым, облачённым в кольчуги, удалось зажечь стены. Шантал погиб, кинувшись со стены на камчадальские копья.

Воины Крупени выжгли ещё несколько крепостей, в которых сидели верные Шанталу князцы, и на том во всей долине Камчатки воцарился мир.

Атласов между тем решил подняться с казаками до верховий Камчатки, чтобы получше познакомиться со здешними обитателями. Крупеня выделил для него два десятка самых ловких и сильных гребцов, и струги даже против течения поднимались очень быстро. Чем выше к истокам реки поднимались казаки, тем тучнее становилась растительность. Казаки обнаружили здесь даже черёмуху и малину. Земля здесь под благодатным солнцем была засеяна семенами жадных цепких растений, реки и озёра — обильны рыбой и птицей, а здешние леса — всяким зверьём и, что особенно важно было для казаков, — соболем. Казаки мяли и нюхали чёрную жирную почву и сходились на одном, что здесь даже хлеб сеять можно.

По сравнению с закованным в ледяной панцирь и погруженным в сумерки Анадырем Камчатка представлялась сущим раем.

Потому и населены эти берега были густо — многолюдные камчадальские селения радовали глаз живостью, весельем и отменным здоровьем мужчин, пригожестью женщин, свежими рожицами ребятишек.

Пройдя затем побережьем Пенжинского моря на юг до тех рек, где обитали мохнатые курильцы (айны), и взяв на одной из них полонёнка[106]

, занесённого морем на Камчатский Нос бурей из Узакинского (Японского) государства, Атласов повернул на север, и на реке Иче казаки срубили зимовье, где и перезимовали. И казаки, и юкагиры зимой промышляли соболя; охота оказалась удачной настолько, что все были довольны.

Отправив Потапа Серюкова с полутора десятками людей в верховья реки Камчатки, чтобы он поставил там крепкий острог и взял ясак согласно договорённости с камчадалов Крупени и иных стойбищ, Атласов внял челобитной остальных казаков, настаивавших на возвращении в Анадырское, так как порох и свинец был почти весь израсходован, и по первому снегу отряд двинулся на оленьих упряжках в обратный путь.

И в Анадырском, и в Якутске результаты этого похода были оценены так высоко, что якутский воевода немедленно отправил Атласова в Москву порадовать государя открытием новой соболиной реки.

— Семь трясовиц ему в поясницу, этому сторожу! Чтоб его черти уволокли в болото! — ругался Щипицын, потрясая кулаками. — Час уж тому, как прокричал, чтоб собирались на торги, а сам и носу не кажет, змей подколодный!

У Василия Щипицына узкое одеревенелое лицо, на котором большой прямой рот зияет, словно щель, глаза маленькие и застывшие, затылок стёсанный, грудь плоская. Ни дать ни взять — деревянный идол, каких таёжные жители вырезают из досок. Сходство это нарушает лишь торчащая вперёд острая борода, поблескивающая по бокам сединой, словно обоюдоострое лезвие.

В тюрьме Щипицын усох, как та хворостина. Почти все разговоры сводятся у него теперь к еде. Даже во сне он чаще всего видит затекающие золотым жиром балыки и копчёные окорока. Проснувшись утром, он злится, что это был только сон. В такие минуты его лучше не раздражать. Раскричится — хоть святых выноси. А ведь в те дни, когда Атласов поверстал его на службу в свой отряд, Щипицын был известен всему Енисейску как весёлый балагур и гуляка, которому море по колено. Тюрьма озлобила его. Кажется, он теперь ненавидит весь род человеческий, даже самого Атласова грозился поджарить на сковородке, как только предоставится для этого удобный случай. Иногда между ними возникали такие перепалки, что они готовы были кинуться друг на друга с кулаками.

Хотя и у Атласова испортился в тюрьме характер — он сам замечал за собой, что ему всё труднее обуздывать приступы ярости, возникающие по пустякам, — однако почти всегда зачинщиком ссор выступал Щипицын. Василий в запальчивости договаривался даже до того, что и в тюрьме он оказался по вине Атласова. Более наглых речей Владимир в жизни не слыхивал! Кто, как не Щипицын, втравил его во всю эту историю?

Для второго похода на Камчатку Атласову предписывалось по царскому указу набрать сто человек в Тобольске, Енисейске и Якутске — как охотников из промышленных и гулящих людей, так и неволей из детей служилых казаков. Василий Щипицын пристал к отряду в Енисейске с десятком таких же, как и он сам, гулящих товарищей. До поступления в отряд они промышляли соболя, однако неудачно, нанимались охранять торговые караваны, иногда, пропившись до исподнего, брались за любую подённую работу. Поговаривали, будто бы числились за ними и лихие дела.

Щипицын сразу полюбился Атласову какой-то особенной бойкостью характера, готовностью идти без раздумий куда угодно, хоть на край света, лишь бы не знать в жизни скуки.