Встреча по-английски

Чуть сладковатый привкус отчаяния стал настолько привычным, что Мэри даже и не заметила, когда он исчез, стерся, вытеснился другими вкусами жизни. В какой момент все, что она ела, перестало быть чуть сладким, она и сама не знала. Просто в какой-то момент поняла, что это так. Поняла, убедилась и списала на старость, с которой она смирилась, как только узнала, что человека, который столько лет был причиной ее отчаяния, давно нет в живых.

Сейчас, на девятом десятке она с изумлением осознала, что рецепторы на ее языке все еще работают и позволяют осязать иные человеческие чувства и эмоции. Теперь, когда в ней жила прочно обосновавшаяся за грудиной тревога, все имело привкус прогорклого топленого масла. Тревога в ее понимании и выглядела, как масло – жирная, рассыпающаяся рыхлыми неопрятными комками, крошащаяся в руках, с острым горьким запахом и противным, рвотным вкусом, остающимся на языке, сколько его ни заедай.

Мэри Шакли тревожилась за внука и ничего не могла с этим поделать. День за днем она отправляла ему электронные письма, умоляя вернуться домой. Внук не отвечал. Точнее, он не был совсем уж бессердечным, раз в несколько дней от него приходили короткие скупые послания, позволяющие считать, что он жив и здоров, но обсуждать что-то по существу отказывался наотрез, полагая, что это не бабкино дело.

Никогда-никогда в своей долгой жизни Мэри Шакли не вмешивалась в то, что ее дети считали разумным и правильным. Даже тогда, когда была уверена, что они совершают глупость. Она была убеждена в том, что каждый человек имеет право как на собственные ошибки, так и на их последствия. Утешала, когда последствия, с ее точки зрения совершенно очевидные, падали на голову, помогала, когда об этом просили, но не предупреждала, не ругала, не нудела за спиной. Никогда. За исключением этого раза.

Тревога была острой, не дающей спать по ночам и не проходящей поутру, когда скупое зимнее лондонское солнце слегка золотило горизонт, разгоняя ночную тьму и прячущихся в ней демонов. Тьма рассеивалась, а демоны оставались, продолжая взбивать прогорклое масло и щедро потчевать им старую женщину.

Мэри Шакли была терпеливой. Жизнь научила ее терпеть адскую душевную боль, способную убить любого, чуть менее выносливого. Она была терпеливой, но не выносила бездействия. А потому, сглатывая мерзкий, противный масляный ком, забивающий рот, она прикидывала, что еще может предпринять, чтобы отвести от мальчика нависшую над ним опасность. В том, что опасность действительно существует, она не сомневалась.

Будь Мэри хотя бы на пять лет моложе, она сама поехала бы в эту проклятую Россию, когда-то отнявшую у нее единственного человека, которого она любила, и теперь грозящую отнять внука. Да, конечно, у нее была еще и внучка, которую старая Мэри тоже очень любила, но это не означало, что внуком можно было пожертвовать ради собственного спокойствия.

Нет, всей этой суматохи, связанной с получением виз, ей не пережить, впрочем, как и самого путешествия. Подобную возможность Мэри всесторонне обдумала и отвергла, как невыполнимую. Вики? Она ни за что не откажется от привычной для нее жизни, от садика с цветами, от нудных, но умиротворяющих хлопот по хозяйству, даже ради собственного сына не откажется, что уж тут говорить о волнениях Мэри!

Несколько дней назад старая женщина попробовала еще раз завести с дочерью разговор о том, что мальчика нужно уговорить вернуться домой, и получила строгую отповедь. В России он был по работе. Работа его считалась престижной и высоко оплачивалась. Мальчик был уже взрослым и не должен сидеть у материнской или бабкиной юбки только ради того, чтобы им было спокойнее. Да и вообще, ему нужно было сменить обстановку, чтобы отойти от тяжелого развода.

По поводу развода Мэри и Вики тоже никак не могли прийти к согласию. Мать считала развод злом и никак не могла взять в толк, к чему разводиться после двух десятков прожитых вместе лет, а дочь, все эти два десятка лет истово ненавидящая невестку, воспринимала развод как благо, как манну небесную, наконец-то пролившуюся на нее после стольких лет бесплотных надежд.

– Мама, отстань от мальчика, – раздраженно оборвала едва начавшийся разговор Вики. – Если он считает, что ему хорошо в России, значит, пусть он будет в России.

– Но в том-то и дело, что ему там нехорошо! Ему там опасно!

– Мама, прекрати! – Вики повысила голос. – Это только твои фантазии, которые не имеют ни малейшего отношения к реальности. Я разговариваю со своим сыном каждый день, поэтому точно знаю, что ничего страшного с ним не происходит. Не заставляй меня думать, что тебя наконец-то настиг старческий маразм.

Мэри с тоской подумала, что маразм в ее ситуации был бы хорошим выходом, счастливым избавлением от мучающей ее душевной боли. Что же делать? Поговорить с внучкой? Но девочка слишком молода и неопытна, чтобы отправляться в Россию, да и не обладает она такой силой характера, чтобы заставить брата вернуться домой, раз он этого не хочет.