Встреча. Повести и эссе

Бёлендорф выстрелил в себя из пистолета 10 апреля 1825 года в шесть часов утра. Когда Редлих воскликнул: Бёлендорф, что же ты наделал? — несчастный ответил:

Я не хотел. Я точно знаю, что я люблю, но я не вправе назвать это.

Он скончался в тот же день.

Как ты столь одиноким осталсяв туманах восточной ночи?

Твоя любовь умерла, ты скитаешьсяспутником грезы вдоль побережья,чибис кружится над брегом пустынным,горе выплакивает свое:Охотник похитил мое дитя…[111]

11

Вот уж много лет бродит он по своей комнате из угла в угол. Ночью он часто встает и расхаживает по всему дому, выбирается и на улицу, но рано поутру неизменно возвращается домой.

Как-то раз столяр Циммер передал ему книгу, присланную матушкой. Он взял ее в руки, равнодушно полистал, прочитал на титульном листе имя Бёлендорфа и сказал: Ах, мой милый, как рано он умер. Он был родом из Курляндии. Я познакомился с ним в Хомбурге. Это был мой довольно близкий друг.

12

Нежные души легко разрушимы.

Рост шесть футов, волосы каштановые, лоб высокий, глаза карие, нос прямой, свежий цвет лица, губы тонкие, каштановая бородка, удлиненный овал лица, округлый подбородок, плечи широкие, физических изъянов нет, возраст 32 года.

Настоящим свидетельством высшее представительство герцога Вюртембергского в Нюртингене предписывает всем соответствующим гражданским и военным властям обеспечить беспрепятственный проезд, также и в обратном направлении, предъявителю сего господину магистру Гёльдерлину, родом из Лауфена, имеющему намерение проследовать 29 сентября 1802 года из Нюртингена через Блаубойрен и Ульм в Регенсбург.

В Регенсбург на заседание Высшей имперской комиссии, где Синклер, взявший его с собой, ведет переговоры о статусе ландграфства Гессен-Хомбург — впрочем, без особого успеха.

Временами Гёльдерлин оживлен и общителен, потом вдруг снова замкнут и мрачен, люди, застающие его в таком расположении духа, чуждаются его.

Это всего лишь симптомы, которые не вправе оценивать тот, кто не знает совокупности причин, ввергнувших его в подобное состояние, говорит Синклер.

С немецкими представителями почти не удается обменяться доверительным словом. Французы держатся чопорно или подчеркнуто дипломатично. Все хотят денег, и только денег.

Из числа знакомых со времен Раштаттского конгресса они встречают Хорна[112], теперь он делегат от вольного города Бремена. Хорн по-настоящему образованный, тонко чувствующий человек, он любит слушать отрывки из трагедий Софокла, над переводами которых работает ныне Гёльдерлин.

Люди города родного! Все смотрите: в путь последний ухожу, сиянье солнца вижу я в последний раз…[113]

Весь ход событий в «Антигоне» — это, по сути, нарастающий мятеж, взволнованно говорит Гёльдерлин, весь смысл в том, что, поскольку речь идет о судьбах родины, каждый оказывается затронут неким бесконечным круговоротом событий и, потрясенный, находится словно в замкнутом кругу, в каковом и переживает это бесконечное потрясение. При подобных изменениях даже самые необходимые вещи неизбежно рассматриваются с точки зрения той или иной позиции по отношению к самим происходящим изменениям. Та форма сознания, которая вырастает при этом из трагического, оказывается политической по самой своей сути, точнее, республиканской, ибо… В растерянности он умолкает.

Друзья свободы в Вюртемберге, как, например, асессор Бац, по-прежнему томятся под домашним арестом; элементарнейшие правовые понятия, принципы и нормы попираются. Герцог, который обращался со своими подданными, как с неграми на британском невольничьем рынке, теперь вот заигрывает с французами, и этого деспота увенчали уже титулом курфюрста: человечнее, чем со своею страной, обращается этот Фридрих II с собственной дичью.

Для чего ж — родные боги! — надо мною, неумершей, издеваться! — кричит Антигона. Неоплакана, без близких, не изведавшая брака, ухожу я, злополучная, в предназначенный мне путь.