Встречи и знакомства

Щедрый сам в те редкие минуты, когда судьба давала ему возможность быть щедрым, Кичеев и сам не находил ни неловким, ни обидным для себя обращаться за материальными услугами к другим, и в театральном мире всегда носились слухи о том, что он прибегал к богатым артистам за посильной помощью в особенно трудные минуты. Ежели это и правда, то в укор это ему поставлено быть не может, потому что на его рецензии и отзывы об артистах это не влияло и кредитора своего, ежели бы он дурно исполнил роль, Кичеев разругал бы так же беспощадно, как и самого ярого своего врага.

В антипатиях своих Кичеев был беспощаден, и, нуждаясь и почти голодая, он демонстративно не подавал руки богатым и влиятельным газетным сотрудникам, деятельность которых казалась ему предосудительной и не согласной с достоинством литератора.

Глубокий и убежденный атеист в течение всей своей долгой жизни, он, ввиду надвигавшейся смерти, изменил свои религиозные убеждения, и я помню, как мы все, в бытность его еще редактором «Новостей сезона», были обрадованы известием, что Кичеев, лежавший в самом помещении редакции, готовится к исповеди и причастию и что ожидается прибытие священника со св. дарами. От этой болезни он выздоровел совершенно, и мне не известно, вернулся ли он затем к прежнему безверию или остался при вновь сложившихся христианских убеждениях.

В общем итоге русская литература в лице П. И. Кичеева похоронила крупную, не использованную литературную силу и товарища, отзывчивого и сердечного человека.

Комический случай с П. И. Чайковским

Не касаясь ни нравственного облика, ни душевных качеств Петра Ильича Чайковского, с которым мне приходилось в течение двух зим почти ежедневно встречаться в доме Бегичевых, у которых он был своим человеком, я передам очень оригинальный случай, где на долю Петра Ильича выпала роль героя, не особенно для него приятная, конечно, и не особенно желательная.

Скажу несколько слов об общем характере нашего даровитого композитора, отличавшегося необыкновенной симпатичностью, оттеняемой многими своеобразными чертами. Добр он был несомненно, но как-то лениво добр, не столько по мягкости сердца, сколько по нежеланию какой бы то ни было борьбы…

Он всегда готов был всем уступить, но опять-таки не движимый кротостью или христианским смирением, а просто потому, что ему было или некогда, или просто лень спорить.

В обществе он всегда был сдержан и очень молчалив и оживлялся только в своем кругу, среди людей, к которым он привык и которых любил.

Спешу оговориться и заметить, что я веду речь о той эпохе жизни великого композитора, когда он не только еще не достиг той почетной известности, какою впоследствии ознаменовалась его музыкальная карьера, но, вероятно, и не мечтал о ней.

Громадный успех и заслуженное поклонение общества могли изменить и нрав, и взгляды Чайковского, но в описываемую мной эпоху (конец 1868 года и 1869 год) он был именно таким, каким я его описываю.

Повторяю, в доме Бегичевых он был принят как близкий дорогой родственник, и Марья Васильевна Бегичева, всегда со всеми бесцеремонная и до крайности оригинальная, не называла Чайковского иначе как «Петька», подчас прибавляя к этому фамильярному имени такие «острые» словечки, которых и не повторишь в печати.

Вообще эта женщина, принадлежавшая к лучшему обществу и видевшая на своем веку все, что может дать и блеск, и богатство, отличалась необыкновенно рискованным разговорным слогом и употребляла подчас не в меру живописные выражения.

Всем положительно она привыкла говорить «ты», и местоимение «вы» было почти совершенно исключено из ее словаря.

С ласковым, но до крайности фамильярным именем «Петьки» слово «вы», конечно, не вязалось, и к Чайковскому Марья Васильевна не обращалась иначе как:

– Слушай, Петька, что ты это там выдумал?..

На это он самым добродушным образом отвечал, не только не оскорбляясь ее тоном и выражениями, но принимая их за доказательство ее искреннего к нему расположения.

Так было и на самом деле, и Чайковский, годившийся ей в сыновья и исключительно дружный с меньшим из сыновей ее от первого брака, Владимиром Степановичем Шиловским, прямо-таки, по шутливому выражению В. П. Бегичева, «привенчался» к их семье.

Справедливость требует отметить, что таких «привенчанных» ежедневных посетителей в доме Бегичевых было немало и состав их был самый разнокалиберный.

Тут был и Николай Григорьевич Рубинштейн, и адъютант Козлов, и молодой князь Голицын, и совершенно бездарный, но необычайно смелый и нахальный актер Константинов (де Лазари), и две компаньонки Марьи Васильевны, сестры Языковы, старые подруги ее по институту, жившие у нее в доме на полном ее иждивении…

Сюда же одно время был причислен и полицеймейстер Огарев, и причислялись сюда же по очереди все артисты обоих театров, как Малого, так и Большого…

Словом, общество было самое пестрое и самое бесцеремонное.